Генерал в своём лабиринте

Генерал попытался также убедить Педро Брисеньо Мендеса вернуться в Новую Гранаду и возглавить военное министерство, однако жизнь уже не дала ему времени довести дело до конца. Племянника Фернандо он сделал своим душеприказчиком, чтобы облегчить ему продвижение на общественном поприще. Генералу Диего Ибарре - который был его первым адъютантом и одним из немногих, кого он называл на "ты" и кто называл на "ты" его самого, и наедине и на людях, - он посоветовал уехать куда-нибудь, где он был бы более полезен, чем в Венесуэле. Даже генералу Хусто Брисеньо, который в последние дни раздражал его, он, уже на смертном одре, оказал последнее в своей жизни покровительство.

Возможно, его офицеры и не подозревали, как тесно эти заботы генерала об их будущем соединят их судьбы. Ибо все они до конца дней будут вместе, и в горе и в радости, даже когда пять лет спустя, по иронии судьбы, вторично окажутся в Венесуэле, сражаясь на стороне командующего Педро Карухо в рискованном военном походе за утверждение идеи Боливара об объединении континента.

Это были уже не политические маневры, а только распоряжения о наследстве в пользу своих сирот, и Вильсон понял это, когда генерал диктовал ему письмо к Ур-данете: "Борьба за Риоачу проиграна". В тот же вечер генерал получил короткую записку от епископа Эстеве-са совершенно неожиданного содержания - тот просил генерала использовать все свое влияние в верхах, чтобы Санта-Марта и Риоача стали официально признанными департаментами, и таким образом были бы устранены их давние разногласия с Картахеной. Когда Хосе Лауренсио Сильва закончил читать письмо епископа, генерал не смог сдержаться. "Любая идея, которая приходит в головы колумбийцам, направлена только на разделение", - сказал он в отчаянии. Позже, когда он вместе с Фернандо разбирал давно пришедшую корреспонденцию, горечь его проявилась еще сильнее.

- Нет, и не говори мне ничего, - сказал он Фернандо. - Они хотят, чтобы я держал земной шар на плечах, лишь бы они могли делать, что им хочется.

Неотвязное желание переменить климат доводило его чуть ли не до безумия. Если было влажно, он хотел, чтобы было посуше; если холодно чтобы потеплело; если ветер был с гор, хотел, чтобы он дул с моря. Он пребывал в постоянном беспокойстве - то открывал окна, чтобы было больше воздуха, то снова закрывал, то велел, чтобы кресло поставили спинкой к свету, то наоборот, и, казалось, немного успокаивался, только раскачиваясь в гамаке - раскачиваясь из последних сил, которые у него еще оставались.

Дни в Санта-Марте стали такими тяжелыми, что, когда генерал обрел некоторое спокойствие и захотел перебраться в загородный дом сеньора Мьера, доктор Реверенд первым настоял на отсрочке, он понимал: уехать сейчас - это уйти туда, откуда нет возврата. Накануне отъезда генерал написал своему другу: "Я умру через два месяца или чуть позже". Эти слова были откровением для всех, ибо чрезвычайно редко за всю его жизнь и особенно в последние годы кто-нибудь слышал, как он вспоминал о смерти.

Ла-Флорида-де-Сан-Педро-Алехандрино, расположенная на отрогах Сьерра-Невады, в одной лиге от Сан-та-Марты, состояла из домов для работников плантации сахарного тростника и фабрики для производства печенья. В коляске сеньора Мьера генерал проделал путь, который его бездыханное тело, завернутое в старое крестьянское одеяло, на повозке, запряженной волами, в той же самой пыли, но в противоположном направлении должно будет повторить десять дней спустя. Задолго до того, как генерал увидел дом сеньора Мьера, ветер донес до него запах сладкой патоки, и он тотчас оказался в западне одиночества.

- Это запах Сан-Матео, - вздохнул он.