Генеральная пауза. Умереть, чтобы жить

Он знал много созвездий. Ещё больше, чем звёзд, он помнил мелодий, но не мог прочитать нотный лист! Пальцы слушались неохотно, и Лёшка играл по памяти, вздрагивая каждый раз, когда передерживал ноту… Раскрытая на семнадцатой странице партитура стояла перед глазами, пестря диаграммой чёрных символов. Он уже знал, что это — нотные знаки. Не вспомнил, мама рассказала. Знал, что все мелодии, теснящиеся в его голове, записаны этими крошечными головастиками на разлинованных листах нотных тетрадей, но для него они теперь ничего не значили. Он ничего не помнил и не мог понять. Как не мог прочитать ни единого слова в книге — совершенно разучился читать, и только-только пытался освоить алфавит…

На кровать взобралась Муза — старая серая кошка, к которой пришлось привыкать, как и к чужой женщине за стеной — и улеглась в изголовье. Тяжело вздохнула и завела свой негромкий «моторчик». Лёшка не помнил, но теперь знал, что сам принёс её когда-то в дом.

— Муза, я так никогда не усну, — проворчал он, когда кошка принялась несильно «когтить» отрастающие волосы у него на макушке.

В тишине ночи голос прозвучал странно знакомо.

— Муза, — неуверенно позвал Лёша, слушая себя самого.

«Муза, немедленно отдай!» — далёким эхом прозвучало в памяти. Комок серой шерсти промчался прямо под ногами, передними лапами кошка подбрасывала чёрный бант галстука-бабочки и мчалась за ним вдогонку.

— Старушка, а ведёшь себя, как котёнок! — Лёшка, смеясь, выхватил галстук из кошкиных лап, и она села, обиженно уставившись вверх, на Лёшкины руки, отнявшие законную добычу.

— Ты готов? — заглянула в комнату мама.

— Иду. Муза опять стянула бабочку.

— Быстрее, а то опоздаем!

Лёшу подбросило в кровати, он сел, мучительно пытаясь ухватить воспоминание. Звук, цвет, вкус. Интонацию маминого голоса, полоску солнечного света через всю комнату наискосок, саднящую царапинку от кошачьего когтя на левой руке…

Муза прошла по подушке и ткнулась головой ему в ладонь. Продолжая цепляться за всплеск памяти, он машинально погладил кошку по голове, потом — под челюстью, где тихонько вибрировало равномерное «м-р-р-р». «Мурчалло». Так называла это мягкое, нежное местечко на кошачьем горле бабушка, а маму это словечко смешило…

— Мама! — вскрикнул он в темноте, ещё не до конца осознавая, что происходит, но отчаянно нуждаясь в этом слове именно сейчас.

Дверь в комнату распахнулась так быстро, словно мама стояла прямо за ней и ждала. Только и ждала, когда он позовёт. Невидимая в темноте, она обняла его, прижала к себе. Мамины руки непрерывно оглаживали плечи, спину, ерошили волосы. Она что-то бормотала, коротко всхлипывая. Лёшка уткнулся носом в тёплую ночную рубашку под распахнутым халатом, в мягкий живот, задыхаясь от знакомого запаха, от тысячи знакомых запахов родного дома.

Память возвращалась постепенно и ужасно медленно. Он вспомнил маму и старенькую кошку Музу. Но странную, слишком коротко стриженную девочку с невозможно зелёными глазами, которая несколько раз навещала его в больнице и вернула единственное, что сохранила память — музыку, вспомнить не смог. Она не оставила маме свой номер телефона, её не было ни на одной из видеозаписей или фотографий семейного архива. Мама даже не смогла вспомнить её имя, огорчённо разводя руками — не до того было.

По средам и пятницам приходила Ирина Петровна, врач. Она настойчиво, а порой и бесцеремонно копалась в Лёшкиной голове, пытаясь выудить оттуда утраченные воспоминания. Боролась с обнаружившейся дислексией каким-то новым методом. Лёшку раздражало её присутствие, её настойчивость, резкий запах духов, который вплывал в квартиру, кажется, ещё до того, как эта высокая, прямая, как столб, женщина переступала порог.

— Алексей, не отвлекайся! — голос у неё был резким, как воронье карканье, и таким же немелодичным.

Лёшка оторвал взгляд от Музы, которая умывалась на подоконнике, раздражённо подёргивая кончиком хвоста. Ей тоже не нравилась Ирина Петровна.

— Я стараюсь, — промычал Лёшка, честно пытаясь сосредоточиться.

Наплывало очередное дежа-вю. Похолодело в животе. Навалилось пугающее ощущение пустоты и полной, невероятной тишины. Не отдавая себе отчёта в том, что делает, Лёшка встал со стула и медленно двинулся в сторону двери. Ирина Петровна оборвала фразу на полуслове и заворожённо смотрела ему вслед.

Словно слепой, неуверенно придерживаясь рукой за стену, Лёшка вышел в коридор и остановился там, прислушиваясь. Сознание раздвоилось. Со двора доносился металлический лязг мусорного контейнера — как обычно по пятницам, приехал мусоровоз; со двора не доносилось ни единого звука. Кран в кухне выводил привычную мелодию капели, пробивая ржавую дорожку в толстой эмали чугунной раковины; кран молчал, как будто отключили подачу воды. Громко тикал древний лупоглазый будильник в маминой комнате, похожий на летающую тарелку своими стальными штырьками-ножками; в квартире стояла оглушающая тишина.