Гений. Жизнь и наука Ричарда Фейнмана

Безусловно, опыт можно анализировать, поделив его на индивидуальные топологические составляющие. Но рано или поздно картину придется свести воедино. Именно тогда дробный подход потеряет долю своей привлекательности.

Студенты Швингера в Гарварде оказались (по мнению их коллег из других институтов) в невыгодном положении. Впрочем, были подозрения, что тайком они все равно пользовались фейнмановскими диаграммами. И некоторые действительно пользовались. (Но Швингера тем не менее боготворили: его привычку вставать после полудня, его «кадиллак», безупречные лекции, подобные театральным постановкам. Они подражали его манере речи: «По сути, можно расценивать это как…» — и пытались соорудить идеальную «швингеровскую» фразу. Один из аспирантов Джереми Бернштейн предложил такой шаблон: «Хотя номинально единица не равняется нулю, по сути, можно расценивать это как…» Студентов также пугала способность Швингера бесшумно возникать рядом с их столом за обедом; в целях конспирации группа его аспирантов придумала код, в котором «Швингер» означало «Фейнман», а «Фейнман» — «Швингер».)

Выполнение все более точных расчетов, которыми в итоге прославилась квантовая электродинамика, требовало постоянных упражнений в комбинаторике

Позднее Мюррей Гелл-Манн прожил целый семестр в доме Швингера в Кембридже и любил вспоминать, что повсюду искал фейнмановские диаграммы. Ему не удалось найти ни одной, но одна из комнат всегда была заперта…

Вперед, в чудесную страну

Прошло четыре года, как Фейнман приехал в Корнелл, и Бете все больше беспокоился за него. Постоянно случались неприятные истории, связанные с женщинами: сперва Фейнман не давал им проходу, а потом бросал или пытался бросить, все меньше скрывая свои фрустрации от публики. Даже аспирантам казалось, что он меньше, чем кто-либо, похож на профессора: чаще всего его можно было увидеть отбивающим ритм на скамейке в общежитии или лежащим под машиной в масле. Он так и не нашел себе постоянного жилья. Один год прожил за счет института в студенческом общежитии. Часто ночевал или жил неделями у женатых друзей, пока те не заставали его со своими женами. Корнелл казался ему временами слишком большим, а временами слишком тесным — изолированный городок, где наука за пределами физического факультета почти никого не интересовала. К тому же пьедестал великого физика в Корнелле был навсегда закреплен за Хансом Бете.

Старый знакомый Фейнмана по Лос-Аламосу Роберт Бахер, отработав в новой Комиссии по атомной энергии, переезжал в Калифорнию, где ему поручили усовершенствовать устаревшую программу по физике Калифорнийского технологического университета. Во время летних каникул, плавая в озере на севере Мичигана, он вдруг подумал о Фейнмане, выскочил на берег и нашел его телефон. Спустя несколько дней тот уже был на месте.

Фейнман согласился приехать в Пасадену, хотя подумывал перебраться в места более далекие, теплые и экзотические. В частности, в Южную Америку. Он даже начал учить испанский. Рейсы авиакомпании Pan American открыли южноамериканский континент для американских туристов: из Нью-Йорка в Рио-де-Жанейро можно было долететь за тридцать четыре часа примерно по цене двухнедельного океанского круиза, а популярные журналы пестрели заманчивыми картинками: пальмы и плантации, жаркие пляжи и яркие ночи. В рассказах путешественников неизменно фигурировали Кармен Миранда[139] и гроздья бананов. Но помимо всего этого было кое-что еще — страх апокалипсиса, давно преследовавший Фейнмана и только сейчас охвативший все общество. В сентябре 1949 года Советский Союз произвел испытания своей первой атомной бомбы, и страх ядерной войны проник в национальное сознание, породив на волне паники движение гражданской обороны. Одним из проявлений этого страха стала эмиграция в Южную Америку. Очередная подруга Фейнмана на полном серьезе сказала ему, что «там безопаснее». А Джон Уилер в попытке привлечь Фейнмана к работе над термоядерной бомбой заявил, что, по его оценкам, «существует сорокапроцентная вероятность начала войны в сентябре».