Геннадий Зюганов: «Правда» о вожде

…Виктор Астафьев получил много писем, по-моему, в основном — негативных. Он пытался возразить, прислал в “Правду” резкий по тону обзор откликов на свою откровенную публикацию.

Я в это время болел. Астафьевский обзор был у нас предан забвению. Виктор Петрович отдал его в “Литературку”, где и был опубликован его материал. Но — одно дело “Правда” тех лет, другое — “Литгазета”. Эффект публикации оказался размыт, смазан, если не сказать больше.

Живьем Виктора Петровича я видел всего один раз — во время съемок телевизионной передачи Тани Земсковой о Юрии Бондареве, где-то в библиотеке в центре Москвы. Астафьев скромно сидел в переполненном зале и когда — по сценарию — дошла очередь до него, просто, как-то по-мужицки вышел на сцену и сказал очень тепло и очень мудро о писателе схожей с ним судьбы, о фронтовике. Казалось, поколение фронтовиков, поколение лейтенантов, изведавших полной мерой почем фунт лиха, никогда не распадется — общее в их биографиях будет определяющим навсегда…. Увы, не сбылось, не оправдалось.Год-два спустя Виктор Астафьев резко ушел из когорты “Астафьев — Белов — Распутин”, которую все воспринимали как единое и неделимое целое; над этой троицей глумились многие либеральные тряпичкины, восславлявшие своих хлестаковых, которые захватили все литературное пространство. Астафьев стал одиноким рыцарем, разящим писательским острым словом наше (и его тоже) прошлое, пресловутый тоталитаризм, а конкретно — командиров и комиссаров Великой Отечественной, почему-то обретших в его глазах не ореол мучеников за идею (помните межировское “Коммунисты — вперед!”), а неких шкурников, прикрывавших громким словом ущербную сущность неправедной идеологии….

Что на него повлияло? Личная трагедия в связи с гибелью близких, сверхконцентрация вокруг него мелких сволочей, коих при любом режиме великое множество, либо что-то другое, нам неведомое? Я сомневаюсь, что человек столь высокого нравственного напряжения мог стать тривиальным перевертышем, каких во множестве породило наше смутное перестроечное время. Вот почему, когда мне предлагали “разгромные” статьи по Астафьеву, я всегда отвергал их, не читая. Даже в критический момент, после его интервью Жене Дворникову, очеркисту “Правды”, где Виктор Петрович, тогда еще почти лояльный Советской власти, впервые выразил сомнение: а надо ли было защищать Ленинград ценою сотен тысяч жизней — в Европе, де, просто сдавали города, лишь бы сберечь их жителей…. Сотни, тысячи возмущенных писем получила тогда редакция. И я не знаю, вправе ли мы судить тех, кто по-прежнему яростно и достойно держится принципа: прежде думай о Родине, а потом — о себе?! Думаю, уже в то время что-то сдвинулось, перевернулось в сознании Виктора Астафьева — не верю, что таким он был на войне! Но и его, я считаю, мы не вправе корить и осуждать, а должны лишь стремиться понять логику переосознания солдатом дальнобойной, истребительной артиллерии РГК событий, в которых он был в свое время реальным действующим лицом.

С “Правдой”, которая отказалась печатать его обзор читательских откликов, Виктор Петрович разошелся — по жизни — навсегда.

Замученный болезнями, горестями жизни, он прожил последние годы в своей родной Овсянке, куда к нему приезжали разные люди. Кто отметиться: вот, мол, сам Астафьев меня благословил, и теперь я могу делать что хочу, и писать что хочу — у меня на все это есть астафьевская индульгенция. Кто, из без того всесильных, вроде Ельцина, чтобы показать: вот, де, я, такой простой, демократичный, ценю больших русских писателей….А может,Наина Иосифовна любила читать Астафьева, его “Царь-рыбу” помнила наизусть? Власти всегда любили заигрывать с писателями — особенно грешили этим восточные властелины, у которых, случалось, бывали на побегушках и гениальные поэты…

Виктор Астафьев принял милостыню из барских рук Бориса Ельцина, пожертвовавшего из государевой казны на собрание сочинений талантливого писателя. Но ни минуты не сомневаюсь, что ни одно суждение, ни одна оценка прошлого и настоящего не были подсказаны ему демократическим сюзереном. Хоть и слаб человек, даже самый осиянный талантом, но Астафьев говорил и писал то, что думал, что пережил и переживал.

Несколько цитат наугад:

“К сожалению, мы и сейчас народ отсталый и забитый. Смотришь — опять под знаменами, кровью омытыми, с портретами вождей, уничтожавших нацию. Самое страшное в России это то, что наш народ так ничему и не учится…”

“Я думаю, что половина депутатов в Государственной Думе — это нормальные и порядочные люди, но я никому из них не верю…. Как говорил герой одного из моих рассказов: “Сам в себе начинаешь сумлеваться…” Вот я и “сумлеваюсь”…

“Во многих странах Европы Бог и сейчас все-таки присутствует, он и не уходил никуда, люди его боятся. А наши люди уже не боятся ничего -ни тюрьмы, ни сумы, ни за жизнь свою не боятся” (Интервью Виталия Пырх, “Трибуна”).