Генрих Гиммлер

Керстен старательно изучал характер Гиммлера, намереваясь управлять им, насколько это возможно, и все чаще начал касаться в дискуссиях еврейского вопроса. Гиммлер был готов обсуждать этот предмет, как и любой другой, с явной рациональностью, которая очень быстро становилась иррациональной. Подобно тому, как рост масонства противен здоровой нации, поскольку представляет мощное секретное общество, преследующее собственные интересы и стремящееся распространить свою власть и влияние по всей стране, так и развитие сильных еврейских интересов в Германии казалось Гиммлеру раковой опухолью, опутавшей своей паразитической сетью всю национальную экономику. Этой концепцией злобного Еврея, высасывающего жизненные соки из немецкой нации, был одержим и сам Гиммлер, и многие наиболее фанатичные нацисты. Никакие аргументы Керстена, которые Гиммлер был готов выслушать, ни на йоту не отодвинули его от этой иррациональной одержимости. Он не мог смириться с тем, что считал проникновением евреев в немецкую экономику и культуру со своими расовыми и политическими целями. Эти две расы, два мира, никогда не должны смешиваться; их нужно разделить насильно, пока не обнаружились непоправимые последствия.

Именно эта одержимость в сочетании с его академическим стремлением к «точности» оттолкнула Гиммлера от идеи изгнания евреев с немецких территорий и склонила его к полному их уничтожению через геноцид.

Гиммлер был жесток не по натуре, а по убеждению. Хотя, подобно Керстену, он принимал участие в охоте, считая ее исконно мужским спортом, он был плохим стрелком и никогда не понимал пристрастия Керстена к оленьим засадам. «Как вам может нравиться, герр Керстен, — спросил Гиммлер, — стрельба из укрытия по бедным животным, мирно пасущимся на опушке леса?.. Ведь это просто убийство».

Тем не менее, он занимался охотой, поскольку она была традиционным немецким спортом и поскольку не следовало «нарушать условий игры». Но он не одобрял показных спортсменов, вроде Геринга, превратившего охоту в некий эгоистичный культ. Он был убежден, что в детях следует воспитывать любовь к животным, чтобы они не убивали их ради одного лишь удовольствия.

К уничтожению человеческих существ, которые сами по себе более разрушительны, нежели животные, Гиммлера, в сущности, толкнули насильно, и он взялся за эту страшную работу, поскольку считал ее единственным и, к тому же, «окончательным» решением проблемы сохранения расовой чистоты Германии, которая всегда оставалась его глубоко укоренившимся идеалом. Вера в поддержание расовой чистоты в современном мире, если довести ее до логического конца, приведет либо к полной изоляции, либо к геноциду. В условиях тотальной войны Гиммлер принял геноцид как единственное решение. Примитивная ненависть и страх, лежащие в основе этой абсолютной идеи, принудили Гиммлера, который по природе не был ни примитивным, ни страстным, взять это страшное преступление массового убийства на свою совесть.

Керстен узнал причину волнений своего пациента уже в ноябре 1941 года: «После долгих уговоров… он признался, что планируется уничтожение евреев».

Это признание взвалило ответственность и на самого Керстена, к чему он был совершенно не готов. До этого ему удалось уговорить Гиммлера выпустить из заключения нескольких человек в качестве личного одолжения. Проблема же, вставшая перед ним теперь, представляла собой преступление такого масштаба, что он даже не знал, как к ней подступиться; голые факты, непроизвольно открытые ему Гиммлером, сразу же вызвали в нем бурю протеста:

«Наполненный ужасом, я горячо уговаривал Гиммлера отказаться от этой идеи и от стоящего за ней плана. Страдание не может выступать средством достижения цели. На что Гиммлер ответил, что прекрасно понимает, какие страдания принесет это евреям. Но что в свое время сделали американцы? Они самым отвратительным образом уничтожили индейцев, которые просто хотели жить на своей земле. «Проклятие величия в том, что для создания новой жизни оно должно переступить через трупы. И все же, мы должны построить новую жизнь, мы должны расчистить почву, или она никогда не принесет плодов. Я должен взвалить на себя этот груз, сколь бы ни был он тяжел»»[102].

Гиммлер говорил о еврейской концепции «искупления» и о еврейской пословице «око за око и зуб за зуб». Разве не погубили евреи миллионы жизней, возводя свою империю?