Генрих Сапгир. Классик авангарда

Годы 1975–1979 — время активнейшего участия Сапгира в неподцензурных и «тамиздатовских» акциях. Даже если отнести часть «тамиздатовских» публикаций и парижскую книгу «Сонеты на рубашках» (1978) на счет поддержки и содействия друзей Сапгира в Париже, а не деятельности самого поэта, тем не менее очевидно, что Сапгир в эти годы «идет на конфронтацию». Участие в альманахе «Метрополь» (1979) — крупнейшем литературном скандале брежневского времени — Сапгир называл третьим своим «литературным скандалом»[234]. В подборку Сапгира в этом нашумевшем альманахе вошли три стихотворения из «Голосов», пять из «Сонетов на рубашках», два из «Московских мифов» и одно из «Элегий» (1967–1970)

[235]. Из Союза писателей Сапгира исключать не пришлось — он в нем уже не состоял. На фоне такой мощной волны неподцензурной деятельности, а также перемен в семейной жизни у Сапгира происходит тяжелый инфаркт во время отдыха на черноморском берегу Кавказа в 1977 году[236]

. После инфаркта («первого звонка», по выражению В. Кривулина, много общавшегося с Сапгиром в эти годы, особенно в Коктебеле), а особенно после скандала с «Метрополем», Сапгир стал более осторожен в своих действиях, опасаясь прямых репрессий со стороны властей. Но он продолжал оставаться ведущей фигурой московского литературно-художественного андеграунда.

По наблюдению Михаила Гаспарова, «[некоторые завоевания начала XX в. становятся общим достоянием (напр., дольник или неточная рифма), некоторые — решительно отбрасываются (напр., сложные строфы и твердые формы), некоторые сохраняются как периферийное явление, лабораторный эксперимент (напр., сонет или свободный стих); право поэзии на „лабораторию“ отстаивали, напр., Маяковский и Сельвинский. Чем смелее были эксперименты, тем глубже оставались эти экспериментальные стихи в подполье, и наоборот»[237]. С некоторыми поправками и переменами декораций наблюдение Гаспарова приложимо и к творческой судьбе Сапгира в советском литературном андеграунде.

Понятие андеграунд (транскрипция англ. under-ground), его смысл и значение не раз оказывались в центре споров постсоветского времени. Дебатировалась прежде всего приложимость этого понятия к советской культуре. В начале 1998 года в журнале «Знамя» печатался роман Владимира Маканина «Андерграунд [sic], или Герой нашего времени». В июне того же года журнал провел дискуссию «Андеграунд вчера и сегодня», предоставив слово разным литераторам и критикам, но очевидным образом исключив из нее бывших представителей официального истеблишмента советской поры. В дискуссии принимали участие Михаил Айзенберг, Юрий Арабов, Николай Байтов, Борис Гройс, Иван Жданов, Владимир Паперный, Виктор Санчук, Генрих Сапгир, Ольга Седакова, Семен Файбисович, Алексей Цветков[238]

.

Вот отрывок из выступления Сапгира в рамках дискуссии. Его ответ озаглавлен «Андеграунд <,> которого не было» (sic): «Андеграунд, подполье. Я никогда в нем не был, и напрасно литературные мифологи считают, что я — оттуда. Это постоянное недоразумение и путаница, столь свойственная России и нашему постсоветскому времени. <…> Была литературная богема: московская, питерская — молодая, с присущим ей вольным житием. Да она и сейчас есть. Из богемы уходили — вверх, в официальные структуры, в эмиграцию и в подполье. <…> Почему мы не были так называемым андеграундом? <…> Потому что в шестидесятые и семидесятые годы <…> мы — молодые художники и литераторы, нельзя не объединить — считали себя и свой кружок центром вселенной и то, что нам открывалось в искусстве, — самым важным для себя и самого искусства. Мы всегда были готовы объявиться, но общество, руководимое и ведомое полуграмотными начальниками или льстиво (вспомните Хрущева и Брежнева!) подыгрывающими им идеологами, на все свежее и искреннее реагировало соответственно: от „не пущать“ до „врага народа“. От „тунеядца“ до „психушки“ <…> За тридцать лет произошел процесс: не андеграунд стал истеблишментом, таково расхожее мнение, а богема родила художников и литераторов, которые — естественно, некоторые — стали классиками. Нормальный порядок вещей»[239].