Генрих Сапгир. Классик авангарда

В интервью с Сапгиром, опубликованном в «Огоньке» в 1990 году и потому носившем характер «прорыва» через атмосферу, Сапгир сказал: «Наше искусство было неприемлемо по своей сути. <…> Мы были потенциальными возмутителями спокойствия»[240]

. Через три года, беседуя с Сапгиром, Игорь Семицветов задал ему следующий вопрос: «Но объективно, даже в качестве андеграунда, вы принадлежали к шестидесятникам?» По-видимому задетый вопросом, Сапгир ответил в не характерной для его интервью, резкой манере: «Говорят: „вы — шестидесятники…“ Не мы шестидесятники! Евтушенко и иже с ним, они были хороши на своем месте. Они были шестидесятники, у них были иллюзии, они их преодолевали. Они принимали близко к сердцу государство, и оно их принимало близко к сердцу <…> У нас не было ничего похожего. Государство нас в гробу видало! Оскар Рабин, я, Эрнст Неизвестный — таких шестидесятников государство с удовольствием в Сибирь бы упрятало. Лично я знал из неоднократных бесед в КГБ, что, если пойду по пути Бродского или Кублановского, я буду вышвырнут! <…> Да, мы были людьми, которые родились в это время в этом государстве. Но были по-настоящему свободными, неангажированными людьми. <…> Да, мы были поколением шестидесятников. Андеграундом. Потом пришло наше время. Время пришло поздно. Но сейчас удержится тот, за кем не стоит ни поколение, ни „свои люди и, ни тусовка — только талант“»[241]

. Еще через пять лет, в 1998 году, в интервью «Литературной газете» Сапгир дал следующее определение: «<…> мы были богемой и никогда не были диссидентами. Власти всегда нужны последователи и враги. Мы не хотели быть ни теми, ни другими. Мы жили в своей особой среде, занимались искусством, у нас были любовные и дружеские отношения. И до поры до времени это было возможно, уже позднее власть вступила в жесткие отношения с художниками»[242]

. А в беседе с Татьяной Бек, записанной в 1998 году и опубликованной в 1999-м, Сапгир несколько иначе — энергичнее и с большим упором на социо-экономические аспекты жизни — расставил ударения: «Мы просто были художники, поэты, и мы считали себя таковыми. И просто нас не печатали, считали, что это не годится, что это Запад, что это не соцреализм. У нас с властью были не расхождения того плана, что мы хотели жить одной жизнью, а нам предлагали другую. Об этом и речи не было. Кто был благополучнее — жил благополучнее [и здесь нельзя не заметить автоотсылку]. <…> У кого как складывалось. <…> Главное было другое. <…> Потому что все мы, люди моего круга, были изнутри свободны. И эта свобода выращивалась и утверждалась в противовес нажиму. Но когда и нажим, и противовес исчезли (сейчас) — все всплыло: и самое хорошее, и дерьмо»[243]

. Уже незадолго до смерти, летом 1999 года, Сапгир дал такое определение в стихотворении «Гулящие»: «<…> Наша свобода / пахла масляными красками / стучала на машинке / под старую копирку / не обращая внимания / на стук в потолок / на стук под окном / на стук в КГБ <…>».

В разные годы, в зависимости от состояния души, аудитории, трибуны, Сапгир говорил и писал об андеграунде по-разному. В эссе «Лианозово и другие» (1997), Сапгир писал именно о «[я]рк[ом] всплеск[е] андеграунда 60-х и, особенно, 70-х годов»[244]. Кроме иебинарной оппозиции «андеграунд- богема», в спорах об андеграунде часто фигурирует еще одно противопоставление, предлагаемое бывшими участниками неофициальной литературно-художественной культуры советского послевоенного времени. Хорошо знавший Сапгира художник Виктор Пивоваров писал в недавних мемуарах: «Были правы Рабин и Немухин, как прав, абсолютно прав Генрих Сапгир, который говорил: мы не диссиденты, мы богема! Он очень хорошо понимал диссидентский характер подобных мероприятий, внутренне дистанцировался от них, не „влипал“ в них, но тем не менее участвовал»[245]. Противопоставление «диссиденты — богема» тоже не лишено натяжек, хотя оно, видимо, сильнее, чем «андеграунд versus богема». В первом противопоставлении главенствующее место занимают политика и идеология, а не эстетика и модальность и стиль жизни. На единой шкале (если таковая возможна), понятия «андеграунд», «богема», «внутренняя эмиграция», «диссиденство» — находятся не в оппозиционных, а, скорее, в комплементарных отношениях друг с другом.