Генрих V

Генрих V был настолько удачливым королем, что невероятно трудно поверить в тот факт, что в начале своего прихода к власти жизни его грозила опасность. Два месяца спустя после его вступления на престол к воротам Вестминстерского Аббатства был прибит плакат, провозглашавший, что король Ричард II был жив и находился в Шотландии. Плакат этот был написан Джоном Уайтлоком, йоменом, который, распространив эту историю по всему Лондону вместе с тремя своими сообщниками, нашел убежище в аббатстве. Конечно, Ричард II уже давным-давно был мертв, но был жив граф Марч, который более не был в заточении. За исключением нескольких приближенных, в это время в [78] королевстве было немного людей, кто питал бы лояльность к Ланкастерам.

Он не стал рисковать Груффиддом (сыном Глендоуэра), Мердоком, графом Фафским (регентом сына Шотландии) или Яковом, королем шотландцев. Первым делом Генрих вернул всех троих на попечение констебля лондонского Тауэра, несмотря на то, что они и без того довольно комфортабельно были устроены в Виндзоре, Кенилуорте и Тауэре, который в те времена был и крепостью, и королевским дворцом, где часто пребывал королевский двор. Стало ясно, что теперь они находились под неусыпным надзором. Дальнейшая судьба Груффидда неизвестна. Мердок был выкуплен отцом за огромную сумму в 16000 фунтов, в то время как королю шотландцев не повезло. В заточении он оставался на протяжении семи лет с тех пор, как ему исполнилось одиннадцать. Пока Генрих был жив, надежды на освобождение у него не было. Несмотря на то, что англичане предпринимали некоторые меры для проведения переговоров, свободу он обрел только в 1423 году, год спустя после смерти короля, проведя в английском плену 18 лет. Позднее он напишет с болезненной горечью, как сильно завидовал птицам, лесным зверям и морским рыбам, которые были свободны, в то время, как он вел «мучительную жизнь, преисполненную боли и страдания», и что он «был лишен всех радостей и утешения». Когда он вернулся в Шотландию, то оказался исключительно способным правителем, а сильная Шотландия менее всего была выгодна Генриху. Шотландцы были традиционными союзниками Франции, поэтому он был решительно настроен использовать все средства власти, чтобы только воспрепятствовать им в оказании помощи его добыче, которую он [79] высмотрел себе за Ла-Маншем. Следовательно, угрызений совести по поводу того, что причинял королю Якову «боль и страдания», он не испытывал.

Коронация Генриха происходила в страстное воскресение (9 апреля). На царствование его венчал архиепископ Арундель в самый разгар снежной бури. «В тот день, — записывает Адам из Уска, — над горной страной королевства разразилась нежданная буря чрезвычайной силы, в которой гибли и люди, и звери, и домашний скот, она затопила долины и болота, грозя человеку опасностями и потерями сверх всякой меры». Очевидец коронации рассказал монаху из Сен-Дени, что большая часть собравшихся считали, что венчаться на царство должен был граф Марч и что гражданской войны теперь не миновать.[43]

Было отмечено, что во время церемонии король был странно мрачен и во время пиршества к еде не притронулся. Ходили слухи, что он и после этого не ел еще на протяжении трех дней. Вывод напрашивается сам собой: совесть его была неспокойна, как у человека, который в глубине души понимал, что был узурпатором.[44]

Эти слухи имеют важное значение для понимания психологии Генриха V и мотивов его поступков, того, что в действительности двигало им. Не приходится сомневаться, он слишком хорошо осознавал тот факт, что если у графа Марча не было сторонников, готовых с оружием в руках отстаивать его право на престол, и народу сам граф был неугоден, тем не менее существовало немало людей, которые не хуже его понимали, какая произошла вопиющая несправедливость, так как законного наследника лишили его наследства. Во время царствования Ричарда II парламент не единожды, а дважды публично подтверждал притязания Марча на [80] престол, сначала в лице его отца, а потом и самого графа. Именно это признание парламентом сыграло ключевую роль в узурпации власти домом Ланкастеров. Если в поведении Генриха иногда и проскользнул намек на угрызения совести и беспокойство, то это было тогда, во время церемонии коронации, и, возможно, на смертном одре. Но историки его беспокойству не уделили сколько-нибудь должного внимания.