Географ глобус пропил

— Сидеть!

— У вас, значит, этот голубь, — проговорил Будкин, по-хозяйски опираясь на стойку. — А я ищу его который час… Какие с ним будут формальности?

Не меньше получаса прошло, пока Будкин заполнял какие-то бланки и расплачивался. Наконец он грубо подхватил Служкина под мышку и потащил на выход, прошипев краем рта:

— Ногами скорее шевели, идиот!..

От милицейского подъезда они дунули к ближайшей подворотне.

— Ты чего, в ментовке бомбу заложил?.. — задыхаясь, спросил Служкин.

— Быстрее надо было, пока этот сержант меня не вспомнил, — пояснил Будкин и хехекнул: — Я в школе у него два года в сортире мелочь вытрясал… А ты где пропадал? Почему грязный такой? Надька мне уже сто раз звонила. Чего ты бесишься-то, Витус?

— Я не бесюсь… не бешусь… Короче, все ништяк.

— Да-а… — Будкин закурил, печально рассматривая Служкина. — Вот сейчас тебе и будет ништяк…

— А у тебя нельзя отсидеться? — робко спросил Служкин.

— У меня негде. Там сейчас Рунева с Колесниковым.

— Ни фига себе! — удивился Служкин. — А чего они делают?

— Чего ты с Веткой делал? Торпеду полировал. Вот и они тоже.

— А ты чего?..

— Чо-чо, — хехекнув, передразнил Будкин. — Варю суп харчо. Пусть трахаются, палас не протрут. Пойдем лучше пиво пить. Угощаю.

Только на рассвете Служкин позвонил в свою дверь. Ему открыла осунувшаяся Надя и посторонилась, пропуская в прихожую.

— Это я, твой пупсик, — беспомощно сказал Служкин.

— Ну что, удовлетворила тебя Ветка как женщина? — поинтересовалась Надя, недобро сощурившись.

— Нет… — виновато сознался Служкин.

— Жаль, что квартира твоя и я не могу тебя выгнать… Я надеюсь, что сегодня твой день рождения уже кончился?

— Кончился, — покорно согласился Служкин.

— Ну и у меня с тобой все кончилось, — спокойно заявила Надя и с размаху съездила ему по скуле.

Глава 24

В тени великой смерти

День 1-й

К школьному крыльцу Витька выскакивает из тесного куста сирени, бренчащие, костяные ветки которого покрыты ноябрьским инеем. Конечно, никто не рассчитывает, что Витька прорвется сквозь палисад, и в запасе у него остается еще секунда. Короткой очередью он срубает американского наемника у входа и через две ступеньки взлетает на крыльцо. Двери — огромные и тугие, их всегда приходится вытягивать, как корни сорняков. За дверями, естественно, тоже притаились десантники, но Витька не дает им и шевельнуться. Свалив с плеча гранатомет, он шарахает прямо в желтые деревянные квадраты. Воющее облако огня уносится вглубь здания, открывая дорогу.

Одним махом Витька оказывается внутри школы. Два выстрела по раздевалкам, и за решетками полчищами ворон взлетают пальто и куртки. Потом еще три выстрела: по директорскому кабинету, по группе продленного дня и по врачихе. Затем Витька очередью подметает коридор и мимо сорванных с петель дверей бежит к лестнице.

Американца на площадке Витька ударяет ногой в живот. Тот кричит и катится вниз по ступенькам. Еще один лестничный марш, и по проходу ему навстречу несутся солдаты. Витька долго строчит из своего верного АКМ, пока последний из наемников, хрипя, не сползает по стене, цепляясь за стенд «Комсомольская жизнь».

Из коридора с воплями «Ура!»… м-м, нет… «Банзай!»… м-м, ну, просто с воплями выскакивают американцы. Двоих Витька отключает прикладом автомата, третьего ногой, четвертого башкой в живот, пятому ребром ладони ломает шею, шестому мечет в грудь саперную лопатку, которая вонзается по самый черенок.

Вылетая за угол, Витька открывает ураганный огонь и бежит вперед. Классы, классы, «комсомольский уголок», учительская, лестница…

Витька стал замедляться. Дверь кабинета номер девятнадцать, номер двадцать, двадцать один, двадцать два… Витька затормозил. Двадцать три. Кабинет русского языка и литературы.

Хорошо, что родители уехали в командировку. До школы можно идти без куртки. Так, галстук заправить, вечно он вылезает на пиджак. Волосы пригладить. Дыхание успокоить. Ботинки грязные — вытереть их мешком со сменной обувью. Сам мешок повесить на портфель чистой стороной наружу так, чтобы закрыть надпись «Адидас», сделанную шариковой ручкой на клапане портфеля. Ну, вроде все.

Витька помедлил. Очень он не любил этого — быть виноватым перед Чекушкой. Ну и наплевать. Он осторожно постучал, открыл дверь кабинета, вошел, цепляясь мешком за косяк, и, ни на чем не останавливая взгляда, уныло сказал:

— Ирида Антоновна, извините за опоздание…

* * *

Чекушка стояла у доски, держа в руках портрет Гоголя. Она была похожа на башню: огромная, высоченная женщина с розовым лицом, ярко накрашенными губами и крутыми бровями. С плеч у нее свисала желтая сетчатая шаль. На голове лежала тугая коса, свернутая в корону. Когда Чекушка говорила о писателях, голос ее, словно от восхищения, был всегда тих и медленен, и смотрела Чекушка вверх. Фамилия у нее была Чекасина.

При появлении Витьки лицо у Чекушки стало таким, будто Витька в сотый раз допустил ошибку в одном и том же слове.

— Ты почему опоздал? — спросила Чекушка, опуская портрет.

Витька, вздохнув, уставился в окно.