Геологи идут на Север

Я впервые еду на собаках. В длинную, узкую, легкую нарту, скрепленную ремнями, впряжено попарно двенадцать собак. На нарте на расстоянии трети ее длины от передка, прикреплена изогнутая дугой палка, при помощи которой легко одетый и подвижной каюр Макар, то и дело соскакивая, направляет нарту. Груза на нарте вместе с нами более двухсот килограммов.

— Хак! Хак! Вперед! Вперед! — кричит Макар на упряжку, вырвавшуюся на гладкий лед.

Собаки бегут быстро, со скоростью до двадцати километров в час. В передней паре два опытных вожака — Пестряк и Рябчик. Они хорошо усвоили и четко выполняют несложную команду каюра: «Тах-тах» — направо, «кук-кук» — налево, «той-той» — стой и «поть-поть» — кругом. Пестряк и Рябчик ведут за собой всю упряжку, выбирая наименее трудную дорогу.

Приблизительно через час езды останавливаемся. Макар с моей помощью перевертывает нарты, очищает полозья от налипшего снега, достает из-за пазухи бутылку с водой, смачивает шкурку и натирает ею полозья.

Взглянув на мое удивленное лицо, Макар поясняет: корочка льда уменьшает трение и при езде, постепенно стаивая, смазывает полозья. Таким образом, собаке легче тянуть нарту.

Систематически, через каждый час езды, повторяется смазка полозьев и пяти-десятиминутный отдых для собак.

Каюр меняет местами собак, идущих справа от ремня упряжи — на левую сторону, а идущих слева — на правую сторону. Лентяев перепрягает ближе к нарте.

— Умные у меня, послушные вожаки Пестряк и Рябчик, — хвалит Макар своих собачек, оборачиваясь ко мне.

Неожиданно из кустов тальника поднимается стайка куропаток и летит, пересекая долину. Собаки, увидев птиц, дружно рванулись за ними.

— Той! Той! — диким голосом кричит Макар, тормозя остолом.

Но окованный железом конец палки скользит по гладкому крепкому льду. Собаки, не разбирая дороги, задрав головы, как обезумевшие, мчатся вслед за летящими птицами.

Не удержавшись на прыгающей нарте, я слетаю с нее и больно ударяюсь коленями об лед. Макару удается перевернуть нарту. Протащив ее на боку сотню метров, упряжка останавливается: собаки запутались постромками в кустах.

Прихрамывая, подхожу к нарте. Макар с помощью остола уже водворил порядок в упряжке. Едем дальше. Макар с упреком смотрит на вожаков, не оправдавших его характеристики.

Навстречу идет олений транспорт.

Собаки, несмотря на недавнее крепкое «внушение», молча устремляются к оленям.

— Той! Той! — надрывается Макар. — Не удержим — разорвут олешек, людей покусают собачки!

Совместными усилиями мы перевертываем нарту. Собаки останавливаются.

Олени, оглядываясь, стороной обходят нас.

Вечером, сделав около ста километров, мы останавливаемся ночевать на зимовье. Наши каюры выдают голодным собакам кету — каждой по одной сухой рыбине и по кусочку тюленьего жира. Моментально управившись с едой, собаки, свернувшись калачиком, укладываются вокруг нарты на ночлег.

Весь следующий день мы едем почти без остановок и к вечеру уже догоняем наш конный отряд.

Дальше можно двигаться только на оленях.

— На перевалке олени есть, двадцать четыре нарты. Принадлежат они Петру Атласову, его здесь зовут «Атаман». Атласов согласен везти нас к ключу. Он дорогу в те места знает, — радостно сообщает мне старик Пятилетов. Через два дня по его словам, можно выезжать.

За дорогу в нашем отряде как-то сами собой распределились обязанности. Старик Пятилетов — наш завхоз. Он же шеф-повар. Ему помогает хозяйственный, молчаливый Иван Волков, земляк Пятилетова.

Ваня Яковенко, лихой кавалерист в прошлом, свою любовь к лошадям перенес на оленей. Помогая нашим каюрам, он самостоятельно ведет обоз из четырех нарт. Глядя на него, Сергей Захаров, юноша со средним образованием, как он любит упомянуть при случае, тоже берется вести три нарты. На его нарте лежит укутанная, словно ребенок, гитара. Сергеи бережет ее пуще глаза.

Молчаливый парень Вениамин Рождественский держится в стороне. На стоянках он так же молча и очень добросовестно заготовляет дрова. Есть у нас еще один «молчальник» — Андрей Соллогуб, «американец», как прозвали его рабочие. Несколько лет он скитался по Америке и сбежал оттуда, как он говорит, «от хорошей жизни». Ребята смеются над ним, что он и свой родной язык забыл и по-американски не научился. Я с трудом понимаю его белорусский говор. Соллогуб по вечерам охотно объясняет удобства и дешевизну проходки шурфов с помощью бойлерной оттайки мерзлых грунтов.

Степан Ложкин с шутками и прибаутками колет дрова, таскает их в палатку. За ночь уходит много дров.

После ужина, которому предшествует сто граммов разведенного спирта, начинаются бесконечные рассказы.

Вниманием слушателей овладевает обычно Костя Пичугин, разбитной москвич, очень красочно рассказывающий о своих, похождениях во Франции, куда он попал в первую империалистическую войну с корпусом русских солдат, посланных на помощь союзникам.