Георгий Иванов

Сердцевина последней книги — «Дневник». Под этим заголовком стихи печатались по 1957 год включительно в «Новом Журнале». Многие строфы звучат как исповедь — исповедь человека, правдивого с самим собой предельно. «Его поэзия в целом сладостная, даже сладчайшая трагическая поэзия, — писал Юрий Павлович Иваск. — Волчий ужас переводит он на язык соловьиных трелей, и в мировой пустоте слышит божественную музыку. Эта музыка никого не спасет, но она есть». И он же по другому поводу в другом месте: «У Г. Иванова упоение отчаянием… заносчиво-отчаянный вызов. Именно в его "пессимистических" стихах музыка сфер звучит особенно напряженно, как-то победно-ликующе».

Особенность позднего Георгия Иванова в том, что все его стихи проверены на звук. Смыслом ради благозвучия он не жертвует, но все-таки музыка слова ставится им на первое место. Не раз он сам говорит об этом:

Иллюзия относится к Эолу,Как к белизне — безмолвие и боль.

И, подчиняясь рифмы произволу,Мне все равно — пароль или король.

(«"Желтофиоль" — похоже на виолу…»)

Роман Гуль писал об этом стихотворении, что существенно в нем «слово как таковое, его звучание, оно кладется краеугольным камнем… Эти и подобные им прекрасные стихотворения ввергают многих в состояние одеревенения с обвинением поэта в зауми. Думаю, что такая реакция может быть вполне естественной и закономерной. Но ни поэта, ни его искусства она не касается. Новую поэзию Георгия Иванова ведет музыка слова, как он ее слышит, а слышит он ее, на мой взгляд, изумительно».

Музыка не только звучит во многих стихотворениях, — о ней же и говорится во многих. Одно из них — «Мелодия становится цветком…», написанное в 1950-м, напечатанное через год и вошедшее в книгу «1943—1958. Стихи». Оно о метаморфозах и о Лермонтове и считается, пожалуй, столь же известным, как и потрясающе поэтический портрет царской семьи («Эмалевый крестик в петлице…»).

О рождении «Мелодии…» рассказала Ирина Одоевцева: «Однажды сидя со мной за утренним чаем и ведя самый не­значительный разговор, он вдруг прервал самого себя на полуфразе… "Вот я сейчас сочинил. Послушай!

Туман… Туман… Пустыня внемлет Богу" и т. д.

Я почувствовала дрожь в груди и закрыла глаза от волнения. То, что эти гениальные стихи были созданы здесь, при мне, мгновенно, казалось мне чудом… Он совсем не понимал, не отдавал себе отчета, что эти стихи одна из вершин русской поэзии XX века».

Одоевцева либо неверно процитировала приведенную выше строку, либо это был первоначальный вариант. В книге эта строка читается так:

Туман… Тамань… Пустыня внемлет Богу.

Мысль о перевоплощении, как она сказалась в стихотворении «Мелодия становится цветком…», встречается у Георгия Иванова часто, чаще всего в «Садах». Идея эта подчеркнута некоторыми из писавших о Г. Иванове, особенно поэтами. Зная отношение Георгия Иванова к поэзии, трудно себе представить, что идея перевоплощения для него только литературный прием, что противоречит мнению Ирины Одоевцевой. Она писала мне 4 мая 1984 года: «Г. Иванов абсо­лютно не интересовался перевоплощением, никогда о нем не говорил и не писал. Перевоплощением и доктором Штейнером занималась я, но философские наклонности и интеллект философии у него был большой. Он по ночам сидел один и все размышлял». Ирина Владимировна тут, конечно, многое напутала. Мотив метаморфоз звучит довольно настойчиво как в раннем, так и в позднем творчестве поэта.

Стихотворение «Мелодия становится цветком…» Георгий Иванов любил и читал его изумительно. Об одном случае, когда «Мелодия…» была прочитана автором, рассказал Игорь Чиннов: «Георгий Иванов был большим поэтом и интересным человеком. Помню, как я после долгого отсутствия встретился с ним на собрании, где присутствовали Вейдле, Терапиано, Адамович. Георгий Иванов прочел свое стихотворение о Лермонтове. Он так прочитал последние две строки, что в них прозвучала вся скорбь мира:

И Лермонтов один выходит на дорогу,Серебряными шпорами звеня.

Это было незабываемо; обыкновенные слова "серебряные шпоры", но в них вложено столько содержания, столько пережитого за годы долгих мытарств, что я до сих пор вижу его читающим эти строки».

Столь же глубокое впечатление осталось у Юрия Иваска. Он говорил, что Лермонтов в этом стихотворении не столько поэт, сколько легендарный герой. «И здесь его творимая легенда оживает в потрясающих стихах, рядом с которыми (да простится мне это еретическое суждение) лермонтовские стихи кажутся тусклыми».