Гербовый столб

Да, существуют редкие, но дивные места, которые обвораживают и очищают душу, умиротворяют ее в бренном, бунтующем теле; и в этих редких, дивных местах обязательно существуют воды — святые родники и колодцы, целительно действующие на нас... Кстати, после смерти Амвросия вплоть до революции 17‑го года неоднократно выходила книга, озаглавленная так: «Поучения старца иеросхимонаха Амвросия о том, сколь много мы заботимся о теле и сколь мало о душе, а также о покаянии». Это поистине мудрая книга, и поистине душеполезное чтение. Много там откровений, из тех общежитейски необходимых, о которых многие из нас просто не подозревают. Полезно бы переиздать эту духовную книгу.

После смерти преподобного Амвросия было опубликовано несколькими томами собрание его писем — к мирским, к семейным особам и к монашествующим. Поражает письменное подвижничество старца в ответ на письменные же исповеди и просьбы о наставничестве. Он отвечал каждой душе страждущей во всей необъятной России. Вот он каков, подвиг духовничества!

А ты опять же невольно думаешь о сотнях тысяч писем, которые ныне по сути своей остаются безответными. Те, кто работал в газетах, знают, что основной поток «читательской почты» — исповедальный, поиск справедливости, правды, совести; и отвечает на эти «излияния души», как правило, замотанная сотрудница отдела писем, у которой норма — 50 штук (душ!) в день. А потому и пишет она трафаретно: «Спасибо за внимание... Мы понимаем ваши переживания, но ничем помочь не можем... Советуем обратиться...» И называется какая-нибудь организация. Заметьте: организация! А не Личность, не человек, который может сопереживать, посочувствовать, утешить, возможно, и совет дать. Н‑да... По-моему, без воскрешения духовного наставничества — церковномонашеского или светского — жизнь человеческая обречена оставаться усеченной и неполноценной.

И еще одно «невольно». Да, невольно приходится вопрошать и вопрошать: до каких же пор мы будем заниматься отрицанием и поруганием духовного опыта Отечества? Искать «пророков» на чужбине, запамятовав, что у России «собственная стать»? До каких пор наши редкие и дивные

места, открытые и взлелеянные нашими предками, будут пребывать в осквернении и руинах? Или оставаться захваченными и приспособленными для хозяйственных нужд какой-нибудь порочной мелиорации, или предлагаться на потребу — «для отдыха и развлечения» могущественным «фирмам Лавочкина»? До каких пор малопросвещенные областные «бурбоны» будут распоряжаться общенародным достоянием? Историческим наследием Земли Русской? Я вопрошаю и себя, и вас. Неужели не пришло время всем нам опомниться?

В Шамардине нас поразила история осквернения могилы сестры Льва Николаевича Толстого — Марии Николаевны. Это случилось не в неистово-атеистические 20‑е годы, когда сатанински буйствовал главный безбожник Губельман-Ярославский, не в репрессивные 30‑е, а при Хрущеве, обещавшем советскому народу не только построение коммунизма, но и полное уничтожение религии — это ведь Никита Сергеевич глумливо обещал миру «выставить напоказ последнего русского попа»...

Местом возле монастырского кладбища в 50‑е годы завладела — ну, как бы помягче выразиться? — пустая, вздорная бабенка, о которой в нынешнем Шамардине и упоминать не особо желают. Эта кладбищенская землепользовательница «спервоначалу» обнесла дощатым заборишкой черный мраморный памятник с крестом — могилу Марии Николаевны Толстой; и никто не запротестовал. Так и слышится: «А‑а, церковное, ну и...» А потом «по случаю» — не то свояк умер, не то приятель свояка — «уступила мрамыр» чуть ли не «за пол-литра». И опять в Шамардине лишь посудачили да кое-кто отвернулся от нее.

Но она ведала, что творила, выращивая картошку на монастырском кладбище; что-то пугало ее, и вот два года назад она решила «перебраться с кладбищу», а свою проклятую избенку все же продала — «дачнику из Москвы».

Мы не встретили этого «дачника», да и что нам до него? Но дряхлый старик из местных показал нам каменную основу в густой высокой, в человеческий рост, крапиве, где лежали засохшие цветы.

«Две монашенки приходили, — пояснил он, — целый час на коленях молились...» — «А это точно могила сестры Толстого?» — спрашивали мы. «Ну а как же! — отвечал он. — Сам видел мраморный крест, да вот и липа стоит».

Действительно, среди бурьяна, которым заросла та часть кладбища, бывшая когда-то монашеской, и которую не успела или испугалась присвоить себе (пожалуй, надо называть имена и антигероев) Ромашкина К. А., возвышается грандиозная, величественная липа. Под ее мощной, густой кроной ныне свалено несколько побитых белокаменных или мраморных могильных памятников с надписями — «под сим камнем...».