Гермоген

Зато показной решительности и показной храбрости у Годунова было хоть отбавляй. Чтобы похвастать ею, он способен был изобрести мнимого неприятеля. Когда наши разъезды обнаружили мирное посольство от крымского хана (который, опасаясь турецкого султана, искал мира с Москвой), тут же был пущен слух, что крымский хан идёт на Москву. По словам современников, к этому слуху был причастен и сам Годунов, которому, как заметил Карамзин, хотелось «доказать, что безопасность отечества ему дороже короны и жизни». Дальнейшие события подтверждают это. Борис немедленно выступил в поход в направлении Серпухова, а воеводам передовых отрядов и начальникам крепостей послал сказать:

   — Я стою на берегу реки и смотрю на степи. Где явится неприятель, там и меня увидите.

И хотя неприятеля обнаружить не удалось, Годунов заказывал обеды на всю рать и раздавал воинам щедрые подарки. А узнав о приближении отнюдь не воинственных послов, приказал ночью стрелять из пушек, чтобы создать видимость сражения. Напугав сначала до смерти мирных крымцев, царь Борис затем обласкал их и задал роскошный пир, а военачальников щедро одарил, точно после одержанной победы.

Нечего и говорить, что из-под Серпухова он явился победителем. Москва вышла ему навстречу, как некогда Ивану Грозному после завоевания Казани.

Вот таким он был, Борис Годунов. Став царём, он щедро расточал милости, выдал по тройному окладу жалованья стрельцам, дьякам и многим служилым людям. На целый год освободил от податей село. Но особенно был ласковым и щедрым с ливонскими немцами, награждал их вотчинами, землёй и крестьянами, давал богатые подарки. После присяги Борис сказал им:

   — Молитесь, немцы, Богу о моём здоровье! Пока я жив, вы не будете ни в чём нуждаться.

И так был увлечён своей ролью благодетеля, что, указав на своё жемчужное ожерелье, добавил:

— И этим поделюсь с вами.

Не было ли это задабриванием воинов, особенно иноземных, роковым предчувствием ненадёжности своего царствования, в чём он не мог бы тогда и себе признаться? Дальнейшие события покажут, что, огорчённый неблагодарностью соотечественников, он всё чаще обращал свои взоры на иноземцев. Он дал огромные льготы ливонским купцам, освободил их от повинностей, выделил им огромные денежные ссуды — при одном только условии не покидать России и не распускать о нём, царе Борисе, дурных слухов. Своим врачам он дозволил построить лютеранскую божницу.

Между тем иноземцы вели себя заносчиво по отношению к русским, называли их туземцами. Всё это усиливало смуту и недовольство Борисом Годуновым. В свою очередь небрежение к народу, недоверие царя к людям привели к поощрению доносительства. Донос становился гражданской доблестью. И людям было об этом особо указано — наглядно и назидательно.

На площади перед Челобитным приказом, у помоста, собрали народ, а на помост поднялся холоп князя Шестунова именем Воинко с доносом на своего господина. После доносительных слов холопа выступил дьяк из приказа, похвалил «службу» и раденье Воинко, сказал жалованное царское слово и объявил о награде холопа за «службу» поместьем, а самому холопу отныне именоваться сыном боярским. Людей поразило, что сам донос был, что называется, пустяковым и, выходит, холоп получил поместье и чины за напраслину. Отчего же и другим не попробовать? Глядишь, и поместье получишь, и выскочишь в дети боярские.

Это назидание приобрело огромную силу (оттого и задуман был пустяковый донос, не имевший последствий для князя Шестунова). Холопы начали сговариваться между собой, распределять роли: одни шли доносить, другие выступали свидетелями.

И вот посыпались доносы, вознаграждаемые поместьями и чинами. Началось выдвижение людей заведомо лживых и дурных и поношение людей честных, тех, кто отказывался доносить. На тех, кто удалялся от доносов, стали смотреть как на врагов государя. Не доносишь — значит сам умышляешь дурное. Добро и зло в те дни поменялись местами. Жёны доносили на мужей, дети — на родителей. Потомки Рюрика забыли о своей чести и тоже доносили друг на друга. Люди духовного звания забыли о Боге и «съедали» друг друга. Мужчины доносили царю, женщины — царице Марии Григорьевне.

Что может быть опаснее подобной смуты! Не уважались ни честь, ни достоинство, ни добродетели. Властвовала злая нахрапистая сила, были разорваны все нравственные связи между людьми. А царю Борису того и надобно: в мутной воде легче рыбку ловить... Надо было завершить дело расправы над именитыми вельможами, начатое Иваном Грозным. Он сослал знаменитого вельможу Богдана Бельского[42], бывшего воспитателя царевича Димитрия, унизил его перед людьми, велев иноземному лекарю выщипать по волоску роскошную густую бороду Бельского. Князья Шуйский и Мстиславский были неопасны: Годунов ещё ранее хитроумно придумал запрет князьям на женитьбу (именем царя Феодора). Оставались Романовы[43].