Гермоген

   — Явите, государи, волю соборную — желать на царство единого лишь Бориса Фёдоровича, мудрого правителя при покойном царе Феодоре. А Рюриковичи на царском престоле нам не надобны. Царь Иоанн Грозный насмешничал над ними, называл княжатами, теснил их и прогонял от себя. А мы пошто станем избирать их на царство помимо боголюбивого и праведного во всём Бориса Фёдоровича?

Гермоген посмотрел на патриарха Иова и ужаснулся его довольному виду. Ужели эта грубая лесть и столь же грубые выпады против князей по сердцу ему? Или забыл, что по Писанию: «Человек, льстящий другу своему, расстилает сети ногам его?» И ещё: «Если правитель слушает ложные речи, то и все служащие у него — нечестивы».

И показалось Гермогену, будто били его по голове чем-то тяжёлым. Он чувствовал на себе взгляд патриарха. Видимо, Иов думал, что во время их недавней беседы он убедил Гермогена в своей правоте. И теперь ожидает его поддержки. Не иначе как припомнил давнюю встречу с дьяком Василием Щелкановым, когда Гермоген поддержал его, патриарха, и осадил дьяка. Гермогену было больно видеть старческую слабость патриарха. Угодно ли Богу их молчание? Видимо, о том же подумал крутицкий архиепископ и, жалея патриарха Иова, поддержал его:

   — Святейший отец и государь наш Иов, наш совет и желание одинаково с твоим. Бьём челом Борису Фёдоровичу, дабы помимо него никого на государство не просить.

   — Да будет на то воля Божья, а нам, старым людям, ведомо, какие права на престол имеет Борис Фёдорович, — выдвинулся вперёд думный дьяк Афанасий Власьев, посол царя Феодора. Поступь у него важная. От спокойной да сытой жизни так раздался вширь, что шитый бисером и жемчугом кафтан еле натянулся на него. На голове тоже шитая бисером тюбетейка, не понять, на какой иноземный манер. Говорил, слегка растягивая слова: — Нам ведомо, какие права имеет на царство Борис Фёдорович. Иван Грозный женил сына своего, царевича Феодора, на Ирине Фёдоровне Годуновой, и взяли её, государыню, в свои царские палаты семи лет, и воспитывалась она в царских палатах до брака. Борис Фёдорович также при светлых царских очах был безотступно ещё с несовершеннолетнего возраста и от премудрого царского разума царственным чинам и достоянию навык.

И едва смолк Власьев, как голос подал боярин Михайла Салтыков[39]. Он рано начал тучнеть. Лицо с большими светлыми навыкате глазами казалось оплывшим, но вид бодрый и свежий. У всех Салтыковых было чутьё выскочек, умение вовремя выдвинуться вперёд, пристроиться к царствующей династии. Став царём, Борис Годунов оценит его «достоинства» (увы, на горе себе). Говорил он обычно обстоятельно, нудно, но в кон. И как не оценить такого умельца!

   — По смерти царевича Ивана Ивановича великий государь Борису Фёдоровичу говорил: Божьими судьбами, а по моему греху царевича не стало, и я в своей кручине не чаю себе долгого живота. Так полагаю сына своего, царевича Феодора, и Богом данную мне дочь Ирину — на Бога, Пречистую Богородицу, великих чудотворцев и на тебя, Бориса. Ты бы об их здоровье радел и ими помышлял. Какова мне дочь царица Ирина, таков мне ты, Борис, в нашей милости ты всё равно как сын.

Тут голос Михайлы Салтыкова задрожал, и он сделал лёгкое движение рукой, как бы смахивая слезу. Гермоген пристально смотрел на него, как бы силясь понять что-то важное. Позже он часто будет вспоминать и эти поразительные слова, и сложное выражение холодного лица. Но ещё не скоро разгадает он этого человека.

А Михайла Глебыч продолжал нанизывать слова, обволакивая их столь приятной теплотой:

   — На смертном одре царь Иван Васильевич, представляя в свидетельство духовника своего, архимандрита Феодосия, говорил Борису Фёдоровичу: тебе приказываю сына своего Феодора и дочь Ирину, соблюди их от всяких зол. Когда царь Феодор Иванович принял державу Российского царства, Борис Фёдорович, помня приказ царя Ивана Васильевича, государево здоровье хранил как зеницу ока, о царе Феодоре и царице Ирине попечение великое имел.

«И ни слова о царевиче Димитрии. Будто бы и не было у царя этого сына! Ужели никто не вспомнит о нём?» И когда стал говорить сам Иов, Гермоген с тайной надеждой подумал: «Скажет о царевиче Димитрии. Как не сказать!»

Но у патриарха был иной расчёт. Изъясняясь в свойственной ему высокопарной манере, он ещё усилил хвалебный тон речи о Годунове:

   — Государство их отовсюду оберегал с великим радением и попечением многим, своим премудрым разумом и бодро опасным содержательством учинил их царскому имени во всём великую честь и похвалу, а великим их государствам многое пространство и расширение, окрестных прегордых царей послушными сотворил; победил прегордого царя крымского и непослушника короля шведского под государеву высокую десницу привёл, города, которые были за Шведским королевством, взял; к нему, царскому шурину, цесарь христианский, султан турецкий, шах персидский и короли из многих государств послов своих присылали со многою честию.

И, помолчав немного, продолжал витийствовать: