Герой должен быть один

– А что Зевс? – Амфитрион первым нарушил затянувшуюся паузу.

– Папа? Сияет от счастья. И изо всех сил пытается это скрыть – видишь, какая погода?! Еще бы, такой повод отправить героя на подвиги! Во искупление. Всыпал Гере для порядка…

– Сияет, значит, – как эхо, глухо повторил Амфитрион, и Гермия передернуло от старческого дребезжания этого детского голоса.

– Вот только папа еще не решил, – с нарочитой бодростью продолжил Лукавый, – куда Алкида лучше послать? То ли в Фессалию, лапифов с кентаврами гонять, то ли в Микены, на службу к Эврисфею, сыну Сфенела. Все-таки Микены – это серьезно, у всех на виду; да и папа как-то сдуру поклялся, что быть Эврисфею владыкой над всеми Персеидами! Он небось Алкида в виду имел, а Гера этому микенцу семимесячному роды ускорила… ну, сам знаешь!

– Микены? – вдруг словно очнулся Амфитрион, но тут же поспешил взять себя в руки. – А что, это мысль… у моих парней оба деда – законные микенские ванакты! Слушай, Гермий, это просто гениально: герой и прямой наследник, совершающий подвиги по указке недоношенного ублюдка, захватившего власть! То-то Эврисфей обрадуется, когда увидит нас в Микенах!

Мрачная ирония переполняла сказанное.

– Так что, подсказать папе, чтоб направил героя в Микены?

– Обязательно! – Амфитрион зацепил недопитый кубок, опрокинув его на Гермия, и даже не заметил этого. – Мне главное, чтобы твой громогласный папаша не мешал нам явиться в Микены, обосноваться где-нибудь рядом, скажем, в Тиринфе – потому что я не люблю «случайных» покушений – и совершать те подвиги, которые мы сочтем нужными…

– Подожди-подожди! – прервал его Гермий. – Ну, «громогласного папашу» я тебе прощаю – но ты сказал – «нам»?!

– Конечно, нам. Алкиду, Ификлу и мне – сыну Ификла Иолаю, спутнику героев… героя. Но, если хочешь, можешь включить в это «нам» и себя. А если серьезно, Гермий…

Амфитрион сбросил пеплос, словно ему вдруг стало жарко.

– А если серьезно – надоело быть жертвой! За всех надоело – за себя, за жену, за сыновей… разве это жизнь?! Это же сплошной алтарь, а вокруг все кому не лень: Павшие, Одержимые, Олимпийцы, мы с тобой… восемнадцать лет приучали Алкида к Тартару, а из Ификла ковали цепь для брата; потом дали пять лет передохнуть и, как пьянице, поднесли чашу с вином к носу – и забрали! Что будет с пьяницей, Лукавый?

– Озвереет, – машинально ответил Гермий. – И попытается отобрать чашу.

– Правильно. Так чего удивляться, что мой Алкид сошел с ума и закончил прерванное жертвоприношение, убив детей и подпалив дом?! Нет же – мы тут ни при чем, а ты, безумец, иди искупай!..

– Он принес детей себе в жертву? – тихо спросил Лукавый.

– Не ведая, что творит! – отрезал Амфитрион.

– Значит, Павшие добились своего?

– Почти, Гермий. Почти.

А в сознании вечно юного бога в крылатых сандалиях горело свежевыжженным клеймом одно слово.

Жертвы.

Вот дед Крон-Временщик жертвует прадедом Ураном, оскопляя собственного отца во имя грядущей власти; вот отец Зевс, Дий Высокогремящий, жертвует дедом Кроном и прабабкой Геей-Землей во имя победы над Павшими; вот мать Майя-Плеяда жертвует младенцем Гермием ради любовника Олимпийца (и рада бы мужем назвать, да нельзя), бросая новорожденного в гроте горы Киллены; вот он сам, Гермий-Лукавый, готов пожертвовать близнецами во имя интересов Семьи, как Гера-мачеха совсем недавно готова была пожертвовать беременной соперницей, матерью этих двоих братьев; вот Амфитрион-лавагет жертвует собой, поднимая руку на Арея-Эниалия в битве под Орхоменом…

Жертвует – собой.

Собой.

Единственное человеческое жертвоприношение, не насыщающее Тартар.

Единственная жертва, недоступная бессмертному, не способному жертвовать собой.

Впервые Гермий подумал, что и боги могут быть ущербны.

– Что с тобой, Лукавый? Эй, очнись!

– Алкид опасен, – не слыша Амфитриона, бесцветно прошептал Лукавый. – Он опасен… и я люблю его. Лавагет, запомни мои слова и никогда не повторяй их! – это не только твои дети! Хирон прав: я плохой бог… очень плохой. Что делать, лавагет?

– Ты – отличный бог, – улыбнулся Амфитрион. – Во всяком случае, лучший из тех, кого я знаю. Поэтому я открою тебе одну страшную тайну – родители не убивают больных сыновей. Они их лечат!

– Что делают? – изумился Гермий.

– Лечат! Ты что, не знаешь, что это значит?!

– Плохо, – признался Лукавый. – Я ведь… я ведь никогда ничем не болел.

– Ничего, это поправимо! В конце концов, у нас впереди подвиги, а это отличное лекарство для больных и отличная болезнь для здоровых! И те, кто приносил Алкиду человеческие жертвы, – посмотрим, как им понравится наш мальчик в качестве жреца! Где, ты говоришь, сейчас находится «Арго»?

– Возле Мизии.

– Лети туда и забирай Ификла. Хоть за уши тащи! – чтоб завтра был здесь. Или спрячь его где-нибудь недалеко и возвращайся за мной. По-моему, пришла пора освобождать Алкида от клятвы, которую он дал мне пять лет назад!

– Тебе? – не понял Лукавый.

– Ну да! Конечно, мне! Ты что, не помнишь? – я еще тогда погиб под Орхоменом…