Герой иного времени

Одновременно с этим Олег Львович выскочил из укрытия и быстро побежал ко второму всаднику. Тот, встрепенувшись, выхватил ружье и приложился. Лишь тогда Никитин свалил его выстрелом из пистолета. Мне подобная щепетильность показалась глупой. Война - не рыцарский турнир. Однако у каждого свои чудачества.

Теперь нужно было исполнить главное - схватить седобородого старика. Он замер как вкопанный, прижимая к груди что-то плоское, обернутое куском зеленого шелка. Бежать он не пытался, да и некуда было. Не выпуская своей ноши, старик оскалился и обнажил кинжал, но Никитин схватил его за правую руку. Тут подоспел и я. Вдвоем мы повалили бешено брыкающегося "языка" наземь и скрутили его же ремнем. Некоторое время он катался в пыли, по-звериному рыча. Потом утих, закрыл глаза и забормотал что-то беззвучное серыми губами - наверное, молился. Сверток валялся на земле. Зеленая ткань развернулась, открыв толстую книгу в старинном кожаном переплете.

У меня появилась возможность перевести дух. Я впервые убил человека. Во всяком случае с близкого расстояния - чтоб видеть труп перед собой. Но в том-то и дело, что смотреть на дело своих рук я не стал. Нарочно отвернулся. А вот Никитин перевернул застреленного им горца на спину.

- Хорошо хоть наповал, - сказал он. - А ваш, кажется, стонет. Куда вы его?

- Не знаю...

Я так и не повернулся глянуть.

Олег Львович, вздохнув, подошел.

- Хребет пополам. Долго будет мучиться, бедняга. Добейте его.

В ужасе я замотал головой:

- Господь с вами!

Он достал второй пистолет. Я зажмурился.

Грянул выстрел.

Молча мы перекинули "языка" через седло его же коня и пошли прочь с площади.

Я чувствовал правоту страшного поступка Никитина, но не желал ее признавать.

- Как же ваши принципы? - наконец крикнул я, не выдержав молчания. (Это было, когда мы уже скакали прочь от аула, таща третью лошадь в поводу). - Сколько помнится, вы считаете убийство позволительным в двух случаях: когда на вас нападают или когда вы имеете дело с законченной гадиной. А это не первое и не второе!

- Есть еще один допустимый случай. Я не говорил о нем, потому что не хотел вспоминать... - Лицо Олега Львовича омрачилось. - Но первый раз в своей жизни я сделался убийцей именно таким образом...

Он умолк. Я уж боялся, что не услышу продолжения. Но оно все же последовало.

- Это было в двенадцатом году. Шестнадцати лет я поступил в военную службу. Мечтал разить французов бессчетно и беспощадно, да только вышло иначе... При отступлении от Москвы моего приятеля, такого же юнкера, как я, всего годом или двумя старше, сразила пуля. В живот. Была неразбериха, почти паника. Никто кроме меня подле раненого не остался. Мучился он ужасно. Ваш нынешний горец был стоек и в мужском возрасте, он только зубами скрипел да постанывал, а мой товарищ, совсем мальчик, истошно кричал. Помочь ему было нельзя...

- И вы... убили его?

- Да. Он умолял меня об этом. - Олег Львович передернулся. - Эта картина преследует меня всю жизнь, вот уж тридцать лет. Но иначе поступить я не мог... Вот третий случай, когда я признаю убийство допустимым: если оно является актом милосердия. И коли - всякое на войне возможно - со мной произойдет то же, а вы окажетесь рядом, прошу вас не проявлять мягкости.

Я горячо обещал и просил его о том же.

Пленного мы доставили без приключений. Притом не в передовой отряд, а прямо к командующему. Тот несказанно обрадовался - неясность ситуации угнетала его всё больше.

- Считайте, крест ваш, - сказал мне Фигнер. - И вам, Никитин, тоже зачтется.

- А если старик будет молчать? - спросил снова откуда-то вынырнувший Честноков.

Но это опасение не оправдалось.

Седобородый "язык" говорил много и даже охотно, поминутно возводя глаза к небу и прославляя Пророка. Прапорщик из туземной милиции едва успевал переводить.

Никитин куда-то ушел (я давно понял, что он предпочитает держаться подальше от начальства), но я остался - на правах ординарца и вообще героя.

Оказалось, что мы захватили муллу аула Саршек, от входа в долину это селение было пятым. Священнослужитель в спешке забыл взять из мечети Коран, которым очень дорожил, и потому вернулся, сопровождаемый двумя охранниками. По мнению старца, всё случившееся было волей Божьей, смерти он не страшился, а с гяурами согласился разговаривать с одной-единственной целью: пусть знают, какие дивные чудеса ниспосылает Аллах своим верным рабам.

История, которую он рассказал, в самом деле, была диковинная.

Якобы по пути в долину "великому имаму, да славится имя его" привиделся вещий сон. Шамиль спал, окруженный верными мюридами, и ему пригрезилось, будто по небу летят два орла, белый и бурый. Вдруг они сделали круг и расстались: бурый полетел в сторону, а белый повернул назад. "Что сделал бы простой человек, увидев такой сон? - воздел ладони к небу мулла (генерал велел развязать его). - Пожал бы плечами и отправился дальше. Но не таков великий имам, просвещенный от Бога".