«Герой нашего времени»: не роман, а цикл

Излишне самоуверен здесь и политический прогноз. «Кавказский край, знойная граница Азии, — любопытен во всех отношениях. Ермолов наполнил его своим именем и благотворным гением. Дикие черкесы напуганы, древняя дерзость их исчезает. Дороги становятся час от часу безопаснее, многочисленные конвои — излишними. Должно надеяться, что эта завоеванная сторона, до сих пор не приносившая никакой существенной пользы России, скоро сблизит нас с персиянами безопасною торговлею, не будет нам преградою в будущих войнах — и, может быть, сбудется для нас химерический план Наполеона в рассуждении завоевания Индии».

Прошло десять лет — перемен к лучшему не наблюдается. Это фиксирует «Путешествие в Арзрум»: «С Екатеринограда начинается военная Грузинская дорога; почтовый тракт прекращается. Нанимают лошадей до Владикавказа. Дается конвой казачий и пехотный и одна пушка. Почта отправляется два раза в неделю, и приезжие к ней присоединяются: это называется оказией. <…> Пушка ехала шагом, фитиль курился, и солдаты раскуривали им свои трубки. Медленность нашего похода (в первый день мы прошли только пятнадцать верст), несносная жара, недостаток припасов, беспокойные ночлеги, наконец беспрерывный скрып нагайских ароб выводили меня из терпения». Поэт убрал оптимизм политической характеристики. «Черкесы нас ненавидят. Мы вытеснили их из привольных пастбищ; аулы их разорены, целые племена уничтожены. Они час от часу далее углубляются в горы и оттуда направляют свои набеги. Дружба мирных черкесов ненадежна: они всегда готовы помочь буйным своим единоплеменникам. Дух дикого их рыцарства заметно упал. Они редко нападают в равном числе на казаков, никогда на пехоту и бегут, завидя пушку. Зато никогда не пропустят случая напасть на слабый отряд или на беззащитного. Здешняя сторона полна молвой о их злодеяниях». Предлагаемые меры наивны.

Прошло и еще почти десять лет, когда Лермонтов взялся за свои повести. Потребна все та же оказия… Вот почему оправданно предположение, что участие в такой войне морального удовлетворения герою не приносит, патриотические чувства в нем не возбуждает. Вот почему вызывает восхищение мастерство еще молодого писателя: он с успехом применяет «минус-прием», когда общественное лицо героя вполне эффективно прорисовывается его поведением в событиях камерных, бытовых — при ясной мотивации отсутствия сцен общественно-государственного значения.

Под этим углом зрения отметим емкость лермонтовского текста. Повесть «Максим Максимыч» завершается такой фразой: «Я уехал один». Фраза конкретна. Рассказчик мог бы продолжать путь вместе с Максимом Максимычем, но штабс-капитан в расстроенных чувствах остался доделывать недоделанное во Владыкавказе. В нами выстроенном контексте фраза пропитывается горькой иронией: уехал один — но в составе и под защитой оказии. В одиночку тут не ездят: опасно.

Что же получается? Мы встречаем решительное уклонение от изображения просто напрашивающихся сторон жизни — на деле это не досадная оплошность писателя, а сознательный и выразительный минус-прием. Автор ограничивается скупыми намеками — но за ними встают очень значительные картины жизни. Но и это еще не все. «Героя нашего времени» полагают иногда социально-психологическим произведением; психологическим — да, социальным (показал С. И. Кормилов) — определение сильно преувеличено. В реалистическом исполнении социально-психологические творения предполагают изображение типичных героев в типичных обстоятельствах. «“Наше время” обозначено в романе несколько абстрактно»428, — замечает С. И. Кормилов. В социальном романе абстрактность, пусть и некоторая, могла бы восприниматься как упущение; «Герой нашего времени» — произведение иного типа. Это выделяет И. И. Виноградов: «…Индивидуализм Печорина интересует Лермонтова не столько с той стороны, с какой он может быть объяснен общественными условиями (это и без того ясно), сколько в своей собственной наличной содержательности — как определенная система жизненного поведения героя, как способ его отношения к миру и людям»429

. Это философский подход. В философской книге, где слишком велик предмет изображения (человек и мир!) известная абстрактность — неизбежность.

Но это тема серьезная, не для беглого упоминания. К ней необходимо будет специально вернуться.

Печорин как тип

Хлесткому заявлению С. А. Андреевского: «…типа Печорина никогда не существовало»430 — пожалуй, самое место в коллекции экстравагантных, но бессодержательных суждений. Художники по-разному ставят перед собой задачи. Гончаров сам запустил обозначение явления — «обломовщина»; поддержанное Добролюбовым, оно прочно укоренилось (вызвало даже завистливые подражания). Лермонтов рисует «этого» героя, только ведь прямо оговаривает, что он не один такой.

«Типологическая» часть задачи в понимании лермонтовского героя решалась упорно. Сам литературный тип оказался весьма привлекательным для писателей. Выстроилась устойчивая цепочка образов: Онегин — Печорин — Бельтов — Рудин — Обломов. Нашлось общее обозначение типа — «лишние люди».