Герои. Новая реальность

Мы смотрели на замок с высоты птичьего полета. Далеко внизу горели факелы во внутреннем дворе, справа и слева видны были шпили других башен. А дальше, за стенами замка, чернел дикий лес.

– «Поднимешься и выпрыгнешь из летка», – повторил я. – «Промедлишь – пропал».

Она поникла, как будто вся ее железная воля разом пропала, рассыпалась ржавчиной.

– Должно быть, он говорил о какой-то другой голубятне.

Я помотал головой.

– Во всем остальном Том был прав.

– Во всем остальном – но не в этом.

В паузе между двумя ударами колокола снизу раздался глухой стук. Должно быть, мастер привел в чувство своих подчиненных и отправил на штурм голубятни. А может, это подоспели гости.

«К тому времени, когда беглецов найдут, аппетит у гостей наверняка разыграется».

– Кажется, – сказал я, горько усмехнувшись, – нам только и остается, что поверить Тому.

Она посмотрела на меня так, будто только что проснулась – и проснулась еще не вполне.

Отвела взгляд.

Снизу ударили еще раз. Словно в ответ, отозвался колокол, и сердце мое снова сжалось, и теперь прошло несколько страшных мгновений, прежде чем оно забилось опять.

Я вспомнил слова Тома: «Дождешься двенадцатого удара – пропал». Попытался мысленно сосчитать, сколько раз уже бил колокол.

Не смог.

Внизу затрещала дверь. Голуби взволнованно били крыльями, гортанно и зло ворковали.

Кристина обернулась и задумчиво смотрела в полумрак голубятни. Потом взглянула на меня.

Не сказала ни слова, но я все понял. Это мне только и оставалось, что поверить Тому. А у нее был еще один выход. Может, ничем не худший, и уж наверняка – не такой рискованный. Зачем-то она очень нужна Госпоже, и та замолвит за нее словечко перед разгневанным Принцем.

Должно быть, мне следовало поступить по-другому, но я был слишком напуган и слишком много горечи скопилось в моем сердце. Колокол ударил снова, и оно снова замерло. Пауза; намного дольше предыдущей.

Отпустило.

Кристина смотрела мне прямо в глаза. Поняла, что я понял, но не отвела взгляда.

Я облизнул губы: горечь, горечь и немного соли.

– Как знаешь, – сказал я. – В конце концов, ты ведь этого хотела?

Голуби носились под потолком как бешеные.

Она медленно покачала головой, словно вспомнила о чем-то тягостном.

– Ты не понимаешь, – промолвила едва слышно. – И никогда не поймешь. – В этот момент она была так похожа на Госпожу! – Никогда…

Ударил колокол, заглушил ее слова. Сердце замерло. Я затаил дыхание. Внизу выломали дверь, и загремели шаги; кто-то вбежал со светильником, и тени голубей выплеснулись на козырек летка. Сердце не билось.

– Давай руку, Кузнец, – сказала она. – Прыгнем вместе.

Сердце едва ощутимо шевельнулось у меня в груди, когда, выпрямившись во весь рост, мы встали у края козырька.

– Раз. Два…

На третий счет колокол ударил снова – и мы, не разжимая рук, упали вниз, навстречу огням и шпилям башен. В глазах потемнело, перехватило дух, и сердце опять замерло, а в ушах гремел колокольный звон. Мы падали сквозь густой, вязкий звук, и с каждым мигом он делался гуще, и казалось, мы вот-вот увязнем в нем, словно в смоле, и останемся там навсегда.

Где-то внизу ветер шелестел верхушками деревьев – настолько далеко, что казалось, это шуршат травы.

Потом был предел, удар, переход. Так, наверно, чувствует себя рыба, пробивая тонкий лед и оказываясь на берегу. Я упал плечом на что-то твердое, и мы покатились вниз, метелки травы хлестали по лицу и рукам, ветер метался где-то в вышине и швырял клочьями облаков в луну.

Сколько мы так катились? Не знаю. В какой-то момент все остановилось и замерло, и мы лежали на боку, избитые, исхлестанные травой, в ссадинах и порезах. Живые.

Ночь была на исходе, но еще не закончилась. В разрывах между тучами сверкали звезды. Я поднялся и огляделся и увидел перед собой склон холма, а дальше – дубраву. Верхушки деревьев ходили волнами, закрывали полнеба. Казалось, за ними – край света, пустота.

Но над ними – словно дивная крученая лестница древних богов – возносился полосатый столб. Он сиял неярким светом, почему-то напомнившим мне о звездах – не тех, что на небе, а тех, что были в пироге.

Переглянувшись и ни слова ни говоря, мы побежали вниз по склону – к лесу и свету. Ни боли, ни усталости я сейчас не чувствовал, наоборот – непривычную легкость во всем теле. Сердце мое пело, и билось, билось, едва не выскакивая из груди!..

Когда мы уже были на опушке, где-то в холмах резко и зло закричал рожок. Я споткнулся, Кристина остановилась, как будто перед ней выросла каменная стена.

Вдалеке заливисто лаяли псы.

– Это еще не конец, – сказала Кристина, скорее себе, чем мне. – Будь я проклята, если сдамся так легко.

Едва заметная тропка вела в глубь чащи. По обеим ее сторонам стояли древние дубы, между ними – молодой подлесок; тонкий, но цепкий и упругий, он почти поглотил тропу. Кристина бежала впереди, я – сразу за ней, прикрываясь руками от хлестких ветвей. Кроны смыкались над нашими головами, закрывали небо, но сияние Древа легко пробивалось сквозь листву – и было для нас как свет путеводной звезды.