Герои. Новая реальность

Мы жили славно. Эта наша зима – словно воспоминание о несбыточной мечте, словно нечаянный бесценный подарок. Такой уже никогда не будет.

Мы жили славно – и я старался ни словом, ни жестом не потревожить Кристину. Дивнее всех див, которые мы видели в холмах, было то, что открывалось мне сейчас: доверие моей жены. Кристина была похожа на дикий цветок, простоявший на морозе так долго, что, кажется, уже и не раскроется никогда; и вот в тепле, на свету он наконец распускает лепестки… Что по сравнению с этим все чудовища, все превращения и золото всего мира – пыль, пустота.

Конечно, я заботился о ней. Конечно, берег.

И в то утро, когда увидел в снегу возле калитки след, не сомневался ни минуты, рассказывать или промолчать.

Странный это был след: будто дите малое ходило. Дите да не дите. Одна ножка обута в башмачок, другая… с копытцем.

Позже-то я, конечно, сомневался: может, и стоило ей рассказать. Хотя – ну чем бы это помогло?! Да и не был я до конца уверен. Вдруг кому-то из деревенских взбрело в голову шутку пошутить? Они ведь наверняка приметили и чечевицу, и талисманы, и то, что я всегда старался оказаться дома до заката.

Только не верилось мне в шутки деревенских. Были среди них и недалекие, и жадные, и зануды, – всякие. Злых не было.

Ну, вбил я в след гвоздь, присыпал сверху снегом. На всякий случай.

И все-таки промолчал.

Через пару дней и забыл. Работы в кузнице хватало, неделя выдалась тяжеленькая. Мастер Вилл подался в Большую Лесную проведать сестру, мы с Робом были одни на хозяйстве, а из замка Харпер как раз пришел заказ, серьезный да денежный. Мы как раз товар на телеги грузили, когда я увидел: бежит по дороге Дороти, дочка нынешней Сапожниковой жены. Ну, бежит и бежит – мало ли. У нас работы невпроворот, некогда на девиц заглядываться.

Потом Роб тронул меня за плечо:

– Эй, посмотри-ка.

Я обернулся.

Дороти бежала, отчаянно размахивая руками и высоко вскидывая ноги; снежная пыль вилась вокруг нее мошкарой, сверкала на солнце. Деревья стояли в пышных белых шапках, и весь мир словно тонул в слепящей белизне. Я приставил ладонь козырьком – и различил наконец еще одну фигуру. Кто-то мчался вслед за Дороти.

Я перевел взгляд на девушку: та побледнела, глаза навыкате, рот распахнут, но крика нет, лишь сдавленный хрип.

– Это кто ж ее так напугал?

Роб только покачал головой. Он сразу заприметил то, на что я и внимания не обратил.

– Пойдем, – сказал он. – Думаю, тут без нашей помощи не обойдется.

Но шагнул он не к калитке, а к поленнице. Раскачал, вытащил из колоды топор и лишь тогда вышел на дорогу.

Теперь мы оба видели того, кто гнался за Дороти. Это был Сапожник, весь растрепанный, одетый так, словно выскочил на двор, позабыв обо всем. Точнее, это о теплом плаще он позабыл, а вот нож – широкий, каким раскраивают кожи – зачем-то с собой взял.

– Держи. – Роб сунул мне в руки топор и пояснил: – Я успокою дочку, а ты поговори со своим тестем.

Он ловко бросился ей наперерез, схватил в охапку и велел угомониться. Дороти его не слышала. Она была сейчас похожа на охваченную ужасом кобылу, которая готова мчаться на край света, бежать до тех пор, пока сердце не лопнет. Девица взбрыкивала, норовила ударить Роба по голени и при этом тихонько, едва слышно стонала.

Тут и Сапожник подоспел.

– Держи ее, Роб! – прохрипел он и неожиданно остановился. Уперся руками в колени, согнулся и тяжело, рвано задышал. Пар из его рта валил непрерывным потоком, как будто вытекала из тела душа.

– Вы бы нож бросили, мастер Сэм, – сказал я как можно мягче. – Ни к чему он вам.

Он посмотрел на меня тусклым взглядом. Потом на нож. Потом на Дороти.

Выпрямился – с таким выражением на лице, как будто это было самое трудное и мучительное, что ему приходилось делать в жизни.

– Держи ее покрепче, Роб, – сказал Сапожник. – А ты, Джон, попытайся, конечно, попытайся… но я уже сам пытался, и Гэйл нам с Дороти помогала, да только не желают они слезать, вот что. А желают они… – он громко сглотнул, – желают украсть мою доченьку. Вот что. Но ты попытайся, Джон.

Роб пыхтел и вполголоса ругался. Дороти била его ногами, все штанины были уже в снегу.

– Давай же, Джон, – прохрипел он. – Башмачки, Джон, сними с нее эти растреклятые башмачки.

Тут-то я наконец понял. А следовало бы давно сообразить: ну с какой бы это радости Дороти взбрело в голову идти по снегу в красных кожаных башмачках? Они хороши только для пира и для плясок… или для того, чтобы приманить жертву к своей хозяйке.

Я отшвырнул топор и упал на колени, попытался ухватить Дороти за ногу, попытался стащить башмачок. Тот сидел как влитой. А когда я стал дергать сильней, его носок вдруг распахнулся и превратился в оскаленную пасть. Сотня тонких и острых зубов пронзила мою ладонь, я закричал и отдернул руку. Дороти тотчас ударила меня вторым башмачком в лоб, я упал.

– Джон, скорее! – рявкнул Роб. – Еще немного – и она вырвется.

– Вы не снимете их, – спокойно сказал мастер. – Так – не снимете. Положи ее, Роб, прижми посильнее к земле, вот что.

Он отложил нож, взял топор.

Роб уже повалил Дороти в сугроб и сел сверху, прижав ей ноги к земле.