Герои Шипки

А потом, будто по иронии судьбы, младшая дочь поэта Наталья, красавица Таша, после неудачного романа с молодым князем Николаем Орловым как в омут бросилась в замужество. Ее супругом стал вопреки воле матери отпрыск Дубельта — Михаил, вернувшийся с Кавказа в чине полковника, лощеный, себялюбивый и бездушный. Он увез юную жену в Подольскую губернию, где служил флигель-адъютантом, и устроил из ее жизни какой-то нескончаемый кошмар. Страстный игрок, промотавший в карты состояние, человек необузданного нрава, Дубельт пил, истязал Наталью ревностью и подозрениями, часто бил. Промучившись до 1862 года, она, наспех собрав личные вещи, с двумя детьми уехала к тетке Александре Николаевне, вышедшей замуж за австрийского дипломата Густава-Виктора Фогеля барона фон Фризенгофа и жившей в его имении Бродзянах, в Словакии. В Россию Наталья больше уже не вернулась…

Рассвирепевший Дубельт мстил уехавшей жене тем, что не давал ей развода. Дело тянулось в казенных инстанциях. В обществе по этому поводу ходили самые разные толки-кривотолки.

Наталья Николаевна маялась душой за несчастную судьбу младшей дочери, постоянно корила себя, что не уберегла ее вовремя от поспешного и необдуманного шага. Это в конечном итоге и ускорило ее кончину глубокой осенью 1863 года.

Вот почему такой горечью и болью отдалось в душе Александра Александровича случайно оброненное в разговоре добродушным полковым лекарем имя Дубельта…

Александр Александрович часто повторял слова отца: «Гордиться славою своих предков не только можно, но и должно; не уважать оной есть постыдное малодушие…» И не только повторял, но и следовал им.

Еще года три назад замыслил он собрать материалы о боевом прошлом своего полка. История 13-го Нарвского еще не была написана и бытовала в основном в изустных рассказах гусар-старослужащих и офицеров-ветеранов. Не пренебрегая этими рассказами, где правда часто причудливо переплеталась с лихим вымыслом, Пушкин, как человек аккуратный и обстоятельный, более доверял документам. Эту черту он тоже унаследовал от отца.

Урывками, выкраивая от забот командирских и семейных свободное время, Александр Александрович рылся в лежавшем до него мертвым грузом полковом архиве, читал пожелтелые страницы реляций, рапортов и приказов, листал реестровые книги и послужные росписи, дивился хитроумной казуистике пройдох-писарей, делал выписки, снимал копии с наиболее интересных, на его взгляд, документов. Так мало-помалу собирались материалы, которые командир намеревался, приведя в порядок, передать в добрые руки для написания толковой и правдивой истории 13-го Нарвского полка. Нужен был энтузиаст, хорошо владеющий пером. Такового пока не находилось. Но не беда, пренепременно сыщется со временем… Сам же Александр Александрович, хотя с детства и любил русскую словесность, склонностей в себе к писательскому ремеслу не усматривал.

Вскоре после проводов Максимова вдруг резко захолодало и задождило. Пронзительный ветер с Балтики волочил низкие обтрепанные тучи, цеплявшиеся за остроконечные шпили готических соборов. В опустелом доме гуляли сквозняки и пахло кисловатым духом отсырелых обоев.

В ненастные вечера, казавшиеся особенно длинными, Пушкин в малиновой суконной венгерке, сидя при свечах в кабинете, разбирал и приводил в систему свои записи.

В этой работе его изболевшаяся вконец душа находила отдохновение. Все отчетливее виделись ему давние и яе столь давние события. Выстраиваясь в единую цепь, они составляли хронику полка, которая была неразрывно связана с великой и многотрудной историей государства Российского…

Окидывая мысленным взором почти трехвековой ратный путь полка, Александр Александрович, конечно, не знал, что будущий историограф 13-го Нарвского вскорости напишет о нем самом: «Сын известного поэта, именем которого гордится Россия, полковник Пушкин являл собой идеал командира-джентльмена, стоявшего во главе старинного гусарского полка…» Не знал он и того, что уже буквально через несколько месяцев нарвским гусарам под его командованием предстояло к былой воинской славе добавить новые подвиги в русско-турецкой войне за освобождение Болгарии…

Вскоре с оказией, с возвратившимся раненым волонтером, которому в бою турецким ятаганом отсекло на правой руке пальцы, ротмистр Максимов прислал первое известие из военного лагеря восставших герцеговинцев. Письмо, писавшееся, видимо, не за один присест, было отрывочным, но пространным и обстоятельным.

Ротмистр подробно описывал путь русских волонтеров через Румынию на Турн-Северин и далее пароходом по Дунаю на Кладов и Белград, всевозможные дорожные злоключения, связанные с нелегальным провозом оружия, волнующе рассказывал об искреннем радушии и братской любви, с которыми встретили русских добровольцев восставшие герцеговинцы:

«Меня охватило какое-то особенное чувство. В душе я ощутил целое море любви к страдающим братьям, и жажда мести туркам просто душила меня… Такое же чувство, наверное, испытывали и все мои друзья…»