Герцог с татуировкой дракона

Он смотрел на Черное сердце из Бен-Мора со смесью раздумья и скепсиса. На человека, который жил под его именем долгих двадцать лет. Он возьмет свои слова обратно? Или будет драка?

Фара вернулась к Лорелее, села рядом с ней, как будто у нее подкосились колени.

– Я родился Дуганом Маккензи, нежеланным бастардом ненавистного шотландского помещика Хеймиша Маккензи. – Мужчина у камина поднял голову, и огонь осветил его бледное лицо. – Фара и я детьми жили в одном и том же детском приюте в горах, где я, защищая ее честь, убил священника. – Фара всхлипнула, и Лорелея вновь обнаружила, что та сжимает ей руку. – Меня отправили в тюрьму Ньюгейт. Где я встретил его. – Дикарские черты Блэквелла смягчило нечто похожее на нежную тоску по прошлому. Он посмотрел на Грача, все еще не шевельнувшего ни мускулом, если не считать неровного колыхания груди. – Боги, как мы сначала ненавидели друг друга. Однажды ты бросил в меня камень, и мы сражались как дьяволы. Били друг друга до крови. – Он скривил губы, словно вспомнив нечто приятное. – Из-за меня у тебя нос с горбинкой, которая со временем, кажется, стала только больше.

Лорелея подняла глаза, заметив небольшой дефект кости чуть ниже переносицы Грача. Она думала, что это он получил в тот день, когда она его спасла.

– После этого мы стали неразлучны, и к тому времени, когда нам исполнилось пятнадцать, мы вместе заправляли тюрьмой Ньюгейт. Тогда у меня были оба глаза, и у тебя не было шрамов и татуировок. Нас называли Братьями Черное сердце. И за то, что мы похожи, и за… беспощадность борьбы за власть, которую нам удалось вырвать у прежних хозяев. Угнетавших нас.

Грач открыл рот, но несколько минут не решался заговорить. Все ждали. Никто не дышал.

– Братья Черное сердце, – эхом повторил он. – Мы не родня… по крови?

Лорелея подумала, услышал ли кто-то за монотонным голосом нотку грусти. У нее разрывалось сердце и перехватывало дыхание. Он надеялся, что найдет семью.

И эти надежды рухнули.

Человек по имени Блэквелл отошел от каминной полки и обратился к нему:

– Между нами много крови. Достаточно, чтобы сделать нас братьями. Но о твоем происхождении я ничего не могу рассказать.

– Почему ты украл мое имя?

Блэквеллу потребовалось несколько напряженных мгновений, чтобы найти ответ, и когда он это сделал, его голос прозвучал грубее от грозного мужского переживания:

– Однажды ночью, когда мы вернулись с работы по рытью тоннелей, ты спросил, можем ли мы поменяться камерами, чтобы ты заплатил Уолтерзу за татуировку. – Он пожал плечами. – Иногда мы так поступали. Мы были покрыты пылью, и нас практически невозможно было отличить, и охранники не обращали внимания – для них мы все выглядели на одно лицо. Но я не знал, что мой злобный папаша заплатил четырем охранникам Ньюгейта, чтобы наконец от меня избавиться. Посреди ночи они ворвались в мою камеру, чтобы до смерти избить Дугана Маккензи… и, насколько известно, избили.

– И никто не сказал им правду? – не подумав, спросила Лорелея.

Когда он к ней обратился, сожаление в его взгляде казалось искренним.

– Дориану за кражу до освобождения оставался всего месяц. У Дугана Маккензи впереди были еще долгие годы за убийство священника. Как бы я ни оплакивал своего брата, его смерть предоставила мне уникальную возможность выйти на свободу. Единственное, что имело значение, – это найти Фару. И мне было бы безопаснее, если бы мой злобный папаша думал, что ему удалось от меня избавиться. И ей тоже. – Он посмотрел на свою жену, казалось, черпая у нее поддержку. – Без меня она осталась совсем одна. Она единственная имела для меня значение.

Лорелея внезапно почувствовала себя чужой, преградой между двумя так сильно любящими друг друга людьми.

Она снова посмотрела на мужчину, которому дала имя двадцать лет назад. Мужчину, у которого уже было имя, когда она его нашла, но девчонка в ней эгоистично пожелала, чтобы он его не вспомнил.

А сейчас? Что оно для него значит?

Для них?

– Вы в самом деле нас не помните? – спросил Грача Мердок.

Пират проигнорировал шотландца, поскольку встретился глазами с Лорелеей. Его ноздри затрепетали, руки дрогнули. В остальном он остался недвижим, лицо твердо, как камень, как будто поколебать его мог лишь удар молотком и зубилом.

Его звали Дориан. Дориан Блэквелл.

И она это ненавидела.

Она знала, что, как бы ни была несправедлива, она не была тем, кем он был для нее.

Вдобавок, Эш – ее Эш – был мертв.

Разве Грач уже не говорил это тысячу раз?

Она не могла представить все чувства, с которыми он боролся. Все вопросы к себе, готовые вспыхнуть, как вулкан. Но она видела его напряжение – осанку, тяжелое дыхание.

Внезапно Лорелее страшно захотелось вернуться домой. Войти в свою маленькую комнату, спрятавшуюся у чердачной лестницы Саутборн-Гроув. Забраться на кровать, свидетельницу их невинного досуга. Назад, когда ее прикосновение его успокаивало, а его – дарило ей ощущение безопасности.