Герцогиня

Разве какая-то преграда из женской плоти может остановить это ископаемое животное? А уж чьё-то глупое мечтание о милосердии, о снисхождении…

Новый бросок. Новый неслышимый снаружи крик женщины. У неё снова текут невидимые с стороны слёзы, снова не хватает воздуха. Снова дрожит и пытается убежать глупое тело. Но неподъемная туша упирается ей кулаком в загривок, прижимает, вминает в камни пола, распластывает. Заставляет быть послушной. Лежать. Терпеть. Покорно ожидать нового удара. Внутри себя. Где мастодонт, потыкавшись возле "ворот", вновь устремляется, по уже проторённому, широкому пути, к "преграде".

"От этих вечных испытанийС ума сойдет любой мудрец.

Нет, не спасешься от страданий,Когда страдать велел творец".

Она смирилась, она заставило своё тело воспринимать происходящее, как нормальное, как нечто повседневное, не интересное, не опасное, привычное. Здесь — не она, это — не с ней. И очередной, пятый или шестой, бросок мастодонта в темноте пещеры, не достиг цели. Не принёс ощущения разрезания по живому.

— Вот и хорошо, вот и славно — подумала женщина смаргивая с ресниц слёзы, — растянулась уже. Теперь можно принимать этого скота спокойнее. На всё длину.

По римским законам, защитникам крепости, не сдавшимся до первого удара тарана, было отказано в любых правах. Здесь не Рим. Прав у неё — никаких нет. Только одно — терпеть и надеяться. Что это когда-то кончиться. Как-то. Что она останется живой и целой. Где-то. В чём-то. Более-менее. А пока — покорность. Послушание. Предоставление себя для любого желания мастодонта. И его хозяина.

Мастодонт ещё долго носился по пещере. Выискивая наиболее мягкие, неободранные ещё места, менял угол наклона и силу удара. Потом его хозяину надоел этот бесчувственный кусок мяса, он решил поразвлечься — засунул руку под плотно прижатое к полу тело и начал щипать за груди, прижимать вялый, опавший от потока болей, сосок к каменной крошке на полу. Елозить им, надавливая на женщину сверху.

К счастью, его фантазии не отличались изобретательностью, взбадривать женщину всё новыми и новыми видами боли он не мог. А любая боль со временем тупеет, омертвляется. Одна раньше, другая позже. Ипервым пропадает страх. Ставшее привычным — не страшно. Хотя может быть очень мучительно. Вслед за исчезновением страха, исчезает и душевный трепет. Остаются рефлексы. Как у лягушачьей лапки. Которую бьют токам. Мышца — сокращается, а жизни — нет. Экспонат. Наглядное пособие.