Гетманские грехи

- Значит, вы объявляете мне войну? - спросил он.

- Не хочу ни войны, ни союза с вами, - отвечала вдова, медленно удаляясь от него. - Мой сын на службе у князя-канцлера, он найдет у него и покровительство, и добрый совет. Дело ясное, а я с вами не буду вступать ни в какие сделки.

Упоминание о князе-канцлере было неприятно Кунасевичу, потому что он знал, что теперь фамилия везде одерживала верх, следовательно, и ее приверженцам и слугам отдавалось предпочтение перед другими.

- А, значит, - сказал Кунасевич, - я должен удалиться ни с чем? Прекрасно; после такого долгого пути, предпринятого ради восстановления любовного согласия и семейного примирения, retro, не отдохнув и не перекусив, я должен возвращаться домой. Даже и у татар со мной этого не случалось!

Он злобно засмеялся; егермейстерша, еще раз взглянув на него, повернулась и пошла к себе, оставив его в одиночестве. Но не так-то легко было отделаться от настойчивого подкомория. Он постоял, огляделся вокруг, потом присел отдохнуть и, несмотря на явно выраженное хозяйкой желание отделаться от него, и не думал уходить. Было очевидно, что он надеялся на какую-то перемену. Он совершенно не мог понять, как женщина осмелилась выгнать его так breviter, да еще наговорила при этом самых оскорбительных вещей, и все это совершенно безнаказанно...

Между тем вдова, оправившись немного, послала за Теодором, шепнула ему несколько слов и, видя, что подкоморий сидит, даже не помышляя об отъезде, отправила его к нему. Мы уже упоминали о внешности Паклевского, который среди красивейших мужчин своего времени считался самым красивым, имел очень внушительный вид и, побывав при дворе князя, приобрел еще больше лоска и смелости.

Когда Теодор переступил порог комнаты, и подкоморий догадался, что этот гордый панич, должно быть, сын вдовы, он смутился еще больше. При первом взгляде на него он понял, что с ним нелегко будет бороться. Выражение лица Теодора говорило о том, что он твердо решил избавиться от навязчивого посетителя.

Войдя, он слегка наклонил голову.

- К вашим услугам! Чем могу быть полезен? - холодно спросил он.

- Я - Кунасевич, подкоморий, этого достаточно, чтобы объяснить мое присутствие здесь.

Теодор улыбнулся.

- Не имею чести знать! - коротко отвечал он.

- Так, значит и вы, сударь, встречаете меня так же любезно, воскликнул обиженный подкоморий, - вместо примирения, вы хотите, чтобы мы начали войну?

- Но какое же теперь может быть примирение? - возразил Паклевский. Мы не знаем дела, не имеем документов и не спешим покончить с ним. Нам неизвестен даже текст завещания.

- Вот именно, - подхватил подкоморий, - я все это и привез с собой. У меня есть копия с завещания, инвентаря и прочее... Мы можем вместе обсудить какие-нибудь неясные пункты; а кто же знает, может быть, завтра я, чтобы глупо протягивать вам руку примирения, захочу подать в суд жалобу и буду протестовать против завещания. И если уж я захочу это сделать, то сделаю, и вам не достанется ничего, ровно ничего!

- Если бы это было возможно, пан подкоморий, - прервал его Теодор, то я глубоко уверен, что мы не имели бы тогда счастья видеть вас у себя! Да и в конце концов, ну, положим, вам удастся доказать недействительность завещания, ну, что же? Мы, правда, ничего не получим, но, по крайней мере, нам не придется иметь дела с тем, кто столько лет наговаривал на нас и вредил нам.

- Мы! Кто? Я? Жена? Мы наговаривали на вас? - крикнул подкоморий. Мы вас старались защищать, но старик и слушать ничего не хотел.

- А, если бы я сейчас привел вам свидетеля, который мог бы повторить ваши собственные слова?

Кунасевич побледнел и растерялся.

- Свидетеля! Обманщика, который к вам теперь подлизывается! заговорил он с возрастающим гневом. - О! О! Ну, значит, мне здесь больше нечего делать! Как постелешь, так и выспишься. Хорошо же! Будьте здоровы! Будьте здоровы!

Он прощался, направляясь к дверям, но на самом деле и не думал уходить: и зло его брало, и стыдно было так уезжать. Он надеялся, что Паклевские опомнятся и вернут его. Уж он не думал даже о собственной выгоде, которая была сопряжена с большими трудностями, но лишь о том, как бы все уладить и исправит свои ошибки.

Теодор, заложив руки в карманы, стоял совершенно спокойно.

Кунасевич хватался за шапку, руки у него дрожали, он мял ее, встряхивал, поднимал кверху и снова опускал, и все никак не мог решиться переступить через порог. Насмешливая холодность, с которой его встретили, и полное равнодушие к его угрозам, казались ему чем-то совершенно непостижимым.

- А! Значит у вас есть уже и копия завещания? - спросил он.

- Нет, у нас ее нет.

- А знаете, что вам назначено?

- Нет, не знаем и не торопимся узнать, - отвечал Теодор.

Подкоморий пожал плечами.

- Что же вы думаете этими увертками и отговорками провести меня, старого воробья? Эге! Так я и поверю, что вы не знаете, что вам завещаны Божишки.

- Я в первый раз слышу об этом от вас, - равнодушно сказал Теодор.

- Но это не может так остаться, - сказал подкоморий.

- Если не может, то и не останется, - отвечал Паклевский.