Геворг Марзпетуни

— И наконец, неужели у князя Севада меньше любви к родине, чем у простого воина? Неужели он не знаком с историей своего народа, не знает, ценою каких дорогих жертв были приобретены трон и корона Багратуни, чтобы позволить себе тщеславными притязаниями колебать этот трон?

— Почему же тогда ты восстал?

— Теперь нет необходимости скрывать это. Но, мне кажется, ты и сам уже кое-что знаешь.

— Я еще ничего не знаю.

— Ну так слушай. В первый раз я восстал против твоего государя, чтобы предостеречь его от ложного шага. Во второй раз восстал, чтобы спасти честь царского престола. Ныне же я восстал и повел за собой Цлик-Амрама, чтобы отомстить за себя и своего сына.

— Нет, нет… сначала объясни мне подробнее причины первого восстания. Что значит: «Я хотел предостеречь царя от ложного шага»? Какой это был ложный шаг?

— Тебе, конечно, известно, что царь был когда-то влюблен в дочь севордского родоначальника Геворга?

— Да. Но это было очень давно.

— До его брака, не так ли?

— Да.

— Когда человек женится, он берет на себя обязанность относиться с уважением к своему браку и клятве, данной перед богом и людьми.

— Несомненно.

— Если так поступает простой человек, крестьянин, то тем более обязан так поступать царь, отец народа, его руководитель, тот, кому при венчании на царство, надевая перстень, епископ говорит: «Возьми перстень, залог праведного царствования твоего, ибо в сей день благословен ты князем и царем над всеми людьми. Будь твердым споспешником христианства и веры христианской, дабы ты прославился царем царей». Тот, кто призван быть не только верным христианином, но и стражем и хранителем христианской веры, тот, кто должен быть для своего народа образцом справедливости и добродетели, — может ли он презреть эту веру и стать примером соблазна для народа?

— Конечно нет.

— А царь поступил именно так. Он женился на моей дочери, но не забыл бывшую севордскую княжну. С того дня, как он назначил Цлик-Амрама наместником Утика, он попрал свою клятву, данную перед богом и людьми. Он забыл свою законную супругу, презрел ее чистую, нежную любовь и стал любовником жены Цлик-Амрама. Неужели тебе это неизвестно?

— Известно, но…

— Но ты не придаешь этому значения?

— Избави бог, чтоб я стал поощрять беззаконие! Я хотел только сказать, что нельзя столь строго судить людей, не разобрав причины их преступлений.

— Не торопись защищать своего государя. Слушай дальше. Я не только армянин, но еще человек и любящий отец. Не скрою своей гордой мечты: я хотел, чтобы армянский царь стал моим зятем, тем более что я видел, как им увлечена моя красавица дочь. Я горячо любил ее, и ее радость была моей радостью. Я хотел, чтобы Ашот Железный женился на моей дочери. Ашот мог отказаться от этого союза, никто не принуждал его. Но раз уж он связал себя с моей дочерью узами священного брака, он обязан был оставаться верным этому союзу, благословенному богом и людьми. Но он презрел этот союз. Простит ли ему бог, я не знаю. Вы все, как я вижу, не склонны судить его строго. Но я, я — отец; у меня есть сердце и человеческие чувства. Во мне есть отцовская жалость и любовь. Вместе с тем я — князь Гардмана, я горд своим родом. Я не мог равнодушно смотреть на несчастье моей дочери и не позволил бы даже самому могущественному человеку в мире опозорить себя.

Я мог бы одним ударом рассчитаться с человеком, осмелившимся опорочить мое чистое имя, но послушался голоса благоразумия. «Несчастье моей дочери еще никому не известно, — подумал я. — Она сама тоже ничего не знает об этом. Зачем же обнажать перед людьми гнойную рану? Ее надо лечить втайне. Пусть сердце моей дочери останется спокойным, а честь царского трона незапятнанной». Подумав так, я обратился к царю. Я беседовал с ним, как отец, уговаривал его обуздать свои страсти и сойти с пути бесчестия. Я просил, я умолял пощадить нежное, хрупкое, не привычное к печалям сердце моей дочери. Я убеждал его пощадить честь армянской царской короны… Он не хотел признаться в своей вине, он смеялся над моими подозрениями и ловкими речами старался усыпить их. Тогда я привел доказательства. Он не мог их опровергнуть и смутился. О, нет тяжелее наказания для честного человека, чем видеть перед собою преступным и пристыженным мужчину, в ком некогда ты уважал добродетель, честность, верность, в ком были заключены твои лучшие чаяния, мужчину, которого ты считал героем и рыцарем. Это тяжкое горе я испытал как армянин, а потом исстрадался как отец, когда взвесил тяжесть удара, который должен был обрушиться на мою дочь.