Гибель королей

Гробница выполняла именно ту функцию, на которую я и рассчитывал. Заданные вопросы показывали нам, что у людей на уме. Так, тревога Сигебрихта насчет судьбы Этельвольда подтвердила, что он не отказался от надежды стать королем Кента в том случае, если Этельвольду удастся скинуть с трона Эдуарда. Другая задача ангелов состояла в том, чтобы бороться с порожденными предсказаниями Эльфаделль слухами, что даны будут главенствовать по всей Британии. Раньше эти слухи приводили в уныние людей как в Мерсии, так и в Уэссексе, но сейчас, после получения совершенно иного пророчества о том, что победу одержат саксы, они, я точно знал, воодушевлялись, а даны приходили в бешенство. Именно это и требовалось. Я жаждал разгромить данов.

Я предполагал, что однажды, через много лет после моей смерти, у данов найдется вождь, который сможет объединить их, и тогда мир охватит огонь пожаров и залы Валгаллы наполнятся пирующими душами, но пока я жив и любим и сражаюсь с данами, они будут оставаться разобщенными и ссориться друг с другом. Священник моей нынешней жены, полнейший идиот, утверждает, что это потому, что Бог посеял между ними рознь, однако я всегда считал, что дело в упрямстве данов, в их гордыне и тяге к независимости, в их нежелании преклонить колена перед кем-то одним, тем, у кого на голове корона. Они следуют только за тем, у кого есть меч, но стоит ему потерпеть неудачу, и даны сбегают в поисках нового предводителя. Так и получается, что их армии собираются, распадаются и собираются вновь. Я знал северян, которым почти удавалось удержать мощную армию и подвести ее к полной победе. Это Убба, Гутрум, даже Хэстен. Все они предпринимали такие попытки, но в итоге все заканчивалось неудачей. Даны не сражаются за идею или за страну, они не гибнут за убеждения. Они сражаются только за самих себя, и, когда терпят поражение, их армии исчезают, а люди идут искать другого господина, который приведет их к серебру, женщинам и землям.

Мои ангелы были той самой приманкой, с помощью которой я хотел убедить людей, что слава создается в бою.

– А кто-нибудь из данов приходил к гробнице? – поинтересовался я у Лудды.

– Двое, господин, – ответил тот, – и оба купцы.

– И что ты им сказал?

Лудда поколебался, покосился на Этельфлэд и перевел взгляд на меня:

– То, что ты мне велел, господин.

– Вот как?

Он кивнул и перекрестился.

– Я сообщил, что ты умрешь, господин, и один дан прославится тем, что сразит Утреда Беббанбургского.

Этельфлэд тихо охнула, а затем, как и Лудда, перекрестилась.

– Что ты им сказал?! – заволновалась она.

– То, что мне велел сказать господин Утред, госпожа.

– Ты искушаешь судьбу, – покачала головой Этельфлэд, глядя на меня.

– Я хочу, чтобы сюда пришли даны, – объяснил я, – и мне нужно забросить наживку.

А все оттого, что Плегмунд ошибается, и Этельхельм ошибается, и Эдуард ошибается. Мир – это замечательная штука, но мир мы получим только тогда, когда наши враги будут бояться затеять войну. Даны сидят тихо вовсе не потому, что христианский бог угомонил их, а потому, что заняты другими вещами. Эдуард хочет думать, будто они отказались от мечты завоевать Уэссекс, но я-то знаю, что норманны обязательно придут. И Этельвольд не отказался от своей мечты. Он тоже придет, и с ним явятся дикие орды данов, вооруженных мечами и копьями. И я хочу, чтобы они пришли. Хочу с ними разделаться. Хочу стать разящим мечом саксов.

А они все не приходили.

* * *

Я так и не понял, почему данам понадобилось столько времени, чтобы воспользоваться преимуществами, подаренными им смертью Альфреда. Наверное, если бы Этельвольд оказался вдохновенным и сильным лидером, а не жалкой тряпкой, они пришли бы раньше, но даны так долго выжидали, что весь Уэссекс поверил: их бог услышал молитвы и сделал северян миролюбивыми. А тем временем мои ангелы пели две песни, одну для саксов, другую для данов, и это привело к определенному результату. Множество данов возжаждало прибить мой череп на фронтон своего дома.

Однако они все еще сомневались.

Архиепископ Плегмунд торжествовал. Через два года после коронации Эдуарда меня вызвали в Винтанкестер, где пришлось выслушать проповедь в новой огромной церкви. Плегмунд, суровый и неистовый, заявил, что Господь одержал победу там, где потерпели неудачу мечи человечества.

– Еще немного, – вещал он, – и мы увидим рассвет царства Христова.

Я запомнил тот приезд в Винтанкестер, потому что тогда я в последний раз виделся с Эльсвит, вдовой Альфреда. Она собиралась уйти в монастырь, причем приняла это решение под давлением Плегмунда, как я слышал. Об этом меня известил Оффа.

– Эльсвит поддерживает архиепископа, – рассказывал он, – но он ее не выносит! Она извела его.

– Мне жаль монашек, – бросил я.

– О, они у нее еще попрыгают! – со смешком произнес Оффа. Он состарился. Прежние собаки все еще были при нем, а новых он так и не выдрессировал. – Они мои друзья. – Оффа почесал за ушами одного из терьеров. – И дряхлеем мы вместе.

Мы с ним сидели в «Двух журавлях».

– Меня мучают боли, господин, – добавил он.

– Сочувствую.