Гибель судьи Мрочека

— Что? — улыбнулся Желеховский. — Раздумали? Так, может, я сам зайду к вам в контору через час?

— Нет, нет! Не то. Я еду с вами… Только вот вдруг кое-что припомнил, капитан.

— Слушаю вас.

Гольдштейн покачал головой и ничего не ответил.

— Это касается моего последнего вопроса?

— Да… Вы спрашивали, не заметил ли я чего непривычного, необычного, — поправился быстро, — в поведении Стася… то есть судьи Мрочека.

— Да, спрашивал…

— Ну вот… а разве это может иметь какое-то значение?

— Говорите, говорите. Иногда вещи на первый взгляд малозначимые становятся… — он смолк, а затем продолжил. — Ну, что ж там такое было?

— Э-э, мелочи. Мы ужинали, как вы знаете, поочередно то у него, то у меня. У нас общая, то есть была общая прислуга. Так уж повелось. Просто хотели меньше забот ей доставлять, чтобы не бегала из дома в дом, разнося одно и то же блюдо. Наконец, мы оба не гурманы… Но не в этом дело. Накануне его смерти ужинали мы у Мрочека. Как только я вошел, услышал запах гари. Сразу сказал ему, потому, думаю, не заметил сам, а может, искра с сигареты куда упала… Но он объяснил, что тянет из печи. «Сжег сегодня хорошую кипу своего прошлого, — так дословно и сказал. — Кипу бумажного хлама. Не хотел, чтобы Тадек…» И махнул рукой. Больше не добавил ни слова, ну, а я, конечно, и не допытывался. Тадек — это племянник. Как видите, все это совсем незначительно. Но я подумал, что, может, вы спрашиваете о чем-то похожем.

— Интересно…

— Я думаю, речь шла только о том, чтобы племянник, который будет жить у него, случайно не наткнулся на бумаги, которых, может, не должен был видеть. Наконец у каждого из нас есть какие-то личные дела, в которые не хочет посвящать других. Пусть даже и не важные, не большие тайны. Вы же знаете людей. Часто мелочь может превратиться в самую большую тайну.

— А какие это могли быть бумаги? Может он обмолвился об этом хоть словом?

— Нет, не скажу вам. Никогда за время всего нашего многолетнего знакомства, лучше сказать, даже близкой дружбы, он не говорил мне о каком-либо деле, которое считал бы тайной. Может, какая-то давняя мимолетная любовная история?

— Может… — Желеховский вздохнул, покачал головой. — Пожалуй, никогда уже не узнаем об этом… Как бы то ни было, но узнал от вас о двух вещах. Во-первых, что завещание сделано недавно. Когда именно это было?

— Недели две назад. Дата проставлена на документе.

— Ну, не трудно проверить…

— А во-вторых, пан капитан?

— Во-вторых — уничтожение бумаг, которые не должны были попасть в руки родственников. Значит, и завещание, и сожжение совершено более или менее одновременно. Мне важно узнать, погиб ли судья трагически, случайно, или…

— Или… — повторил Гольдштейн.

— Или, например, имело место самоубийство?

— Самоубийство? Станислав?! Это исключено! Он был не таким человеком, чтобы кончать самоубийством! В конце концов, чего б это он должен был так поступить?

— Этого я не знаю. Я почти уверен, что все произошло так, как считают все в городке. Однако не до конца. Мрочек был судьей, через чьи руки проходили все важнейшие преступления в нашем повяте. Чтобы убедиться, была ли его смерть не случайной, должен провести тщательное и кропотливое расследование. Например, судью кто-то мог шантажировать…

— Глупости!

— Может, и глупости. Но даже у совершенно добропорядочных людей, у сильных натур есть свои психологические, так сказать, закоулки. Мрочек мог вынести ошибочный приговор, а эта ошибка стала для кого-то трагедией… Могла накатить на него волна слабости, что-то заставило прибегнуть к обману. Не знаю. Ничего сейчас не знаю. А там, где не выяснены истинные причины, ой-ой-ой, сколько возникает этих «может»! Теперь мне важно одно: подтвердить, что это был несчастный случай. Если так, с чистой совестью смогу закрыть это дело… Попрошу вас никому не рассказывать о нашем разговоре. Я доверил вам свои сомнения, надеясь, что как друг покойного вы поможете мне. Вы знали его лучше, и, наверное, я еще буду обращаться к вам не раз. Не хочу, чтобы это вас удивляло. И не хочу, чтобы весь город узнал о моих сомнениях.

8. Чтобы никогда не вернулся из моря!

Доктор Ясинская, развевая полами незастегнутого халата, миновала длинный белый коридор и задержалась перед стеклянной дверью с табличкой «Заведующий».

— Прошу… — пропустила вперед Галину. Мрочек вошел последним и неслышно прикрыл дверь. — Садитесь.

Немного помолчали.

— А тут неплохо… — чтобы нарушить молчание, сказал Тадеуш, — даже и не думал, что у вас такая большая больница.