«Гибель Запада» и другие мемы. Из истории расхожих идей и словесных формул

Синтезом социокультурной типологии Одоевского – Данилевского и эстетизма Герцена явились пророчества о гибели Запада Константина Леонтьева. Как и все его предшественники, он опирается на органическую концепцию развития обществ и государств, которые подчиняются универсальному закону и проходят три обязательные стадии: первичной простоты (детство и юность), цветущей сложности (зрелость) и вторичного упрощения (старость). Прикладывая эту теорию к истории Западной Европы и России, он, вслед за Герценом, утверждает, что «все нации Европы, все культуры Запада подошли к страшному пределу, вступили на путь органического разложения и смерти, „цветущая сложность“ для них в прошлом, в эпохе Возрождения и т.п.»[86] В итоговой, хотя и незавершенной работе с замечательным заглавием «Средний европеец, как идеал и орудие всемирного разрушения» он обличает западное общество, в котором побеждает тенденция к однообразию, к мещанской унификации, сводящей «всех и все к одному весьма простому, среднему, так называемому „буржуазному“ типу западного европейца»[87]. Но если Герцен пророчествовал Западу фигуральную или, во всяком случае, растянутую во времени смерть – выпадение из истории в бессобытийную «китайщину», в торжество мещанства как окончательной формы западной цивилизации, то Леонтьев предсказывает европейским государствам и культурам вполне буквальные и скорые «разрушение и смерть».

Меня могут спросить, пишет он, «где же верные признаки окончательного падения? Где доказательства, что государства Запада должны скоро погибнуть? Не провалятся же все люди, их составляющие, сквозь землю? Не выселятся же они из Европы и т.д.» Неопровержимое доказательство, по Леонтьеву, представляют цифры исторической хронологии. Поскольку ни один известный истории государственный организм не прожил более 1200 лет, утверждает он, а западноевропейские государства (если считать со времени Карла Великого) существуют более 1000 лет, то сроки окончательного разрушения близки. В подсчетах Леонтьева явно чувствуется школа хронологических толкований Апокалипсиса. Если мы вспомним, что началом империи Карла Великого принято считать 800 год, то предельным сроком гибели Запада оказывается 2000 год, то есть последний год второго миллениума, который в апокалиптических кодах обладает особой значимостью.

К концу Запада, согласно Леонтьеву, должен привести следующий геополитический сценарий: немцы двигаются к Атлантическому океану, романцы переселяются в Африку, где смешиваются с неграми. «Неужели это одно уже само по себе взятое не есть именно то, что называется разрушением прежних государств и постепенным падением прежней культуры?» – вопрошает он. Этот сценарий, пророчествует Леонтьев, начнет осуществляться, когда произойдут два исторических события: вспышка анархии в романских странах и утверждение России на турецких проливах. И то и другое, убежден он, «не только сбыточно, но и неминуемо», ибо «предчувствуется неким общим даже историческим инстинктом»[88].

Хотя «исторический инстинкт» явно подвел и Леонтьева, и всех других русских прорицателей XIX столетия, в общей апокалиптической атмосфере «конца века» тема «гибели Запада» начинает звучать с новой силой – особенно у религиозных писателей и поэтов-символистов. Василий Розанов, например, в статье «Европейская культура и наше к ней отношение» и других работах 1890–1900-х годов говорит о том, что пророчества славянофилов и Леонтьева, безусловно, оправдываются; «колоссальный организм» западной культуры, «загнивая, дает только более удушливые миазмы, и все живое должно, избегая смерти через заражение, сторониться от него»[89].

Весьма показателен случай «западника» Мережковского, который, посетив Францию, поведал о своих впечатлениях в поэме «Конец века». Хотя Париж ему чрезвычайно понравился и никаких признаков умирания в нем он не заметил, тем не менее без дежурных эсхатологических страхов он не обошелся:

Мне страшно <…> за этот праздник вечный,За легкую толпу, за смех ее беспечный,За яркие кафе и величавый ряд

Твоих, о Новый Рим, блистательных громад.Ты, как богач, сказал: «У нас именья много,Ешь, пей и веселись!» И ты забыл про Бога,Но скорбь великая растет в душе у всех…

Надолго ль этот пир, надолго ль этот смех?Каким путем, куда идешь ты, век железный?Иль больше цели нет, и ты висишь над бездной?[90]

У Брюсова апокалиптический Конь Блед в одноименной поэме врывается в огромный город, где «мчались омнибусы, кэбы и автомобили» – аллегорический образ Западного мира, – и на фоне кровавого заката возвещает ему гибель: