«Гибель Запада» и другие мемы. Из истории расхожих идей и словесных формул

Был у всадника в руках развитый длинный свиток,Огненные буквы возвещали имя: Смерть[91].

Свой буйный восторг по поводу неминуемой катастрофы Брюсов выразил в поэме «Замкнутые»:

Борьба, как ярый вихрь, промчится по вселенной

И в бешенстве сметет, как травы, города,И будут волки выть над опустелой Сеной,И стены Тоуэра исчезнут без следа. <…>В руинах, звавшихся парламентской палатойКак будет радостен детей свободных крик,

Как будет весело дробить останки статуйИ складывать костры из бесконечных книг[92].

Антизападничество Блока, как показала З.Г. Минц, ведет свое происхождение от Достоевского. У обоих, замечает она, «западный мир мыслится <…> как мир свершившегося, прошлого, где полный порядок есть синоним застоя и в конечном итоге – смерти»[93]. В статье «Девушка розовой калитки и муравьиный царь» Блок прямо говорит о том, что Запад – это «прежнее, историческое, мертвое», и представляет его в виде аллегорической фигуры неподвижного, окаменевшего рыцаря с «мертвым взором», ставшего изваянием. Для европейской культуры, резюмирует он, «песенка жизни спета. Навеки не поднять забрала, не опустить на ржавых петлях моста через ров с невинной и злою водой, чтобы по этому мосту ворвалась в мертвый замок веселая и трагическая жизнь» – жизнь, которая, по Блоку, возможна только в России[94]. В «Итальянских стихах» он проклинает современную Флоренцию с ее новыми уродливыми многоэтажными домами и хрипящими автомобилями за то, что она предала себя «всеевропейской желтой пыли», то есть, как и вся Европа, предала себя гибели и должна исчезнуть в «сумрак вековой», сгинуть «в очистительных веках» (ср. пророчество Иезекиля о гибели Тира: «От множества коней его покроет тебя пыль, от шума всадников, колес и колесниц потрясутся стены твои <…> И разграбят богатство твое, и расхитят товары твои, и разобьют красивые домы твои, и камни твои, и дерева твои, и землю твою бросят в воду [Иез 26: 10–12]).

Гибель Европы – одна из важных тем второй (драматической) «Симфонии» Андрея Белого. О ней размышляет герой-резонер, «золотобородый аскет»:

3. Он думал – отсиял свет на западе и темнокрылая ночь надвигалась из-за туманного океана.

4. Европейская культура сказала свое слово… И это слово встало зловещим символом… И этот символ был пляшущим скелетом…

5. И стали бегать скелеты вдоль дряхлеющей Европы, мерцая мраком глазных впадин[95].

Герой Белого воображает похороны Европы, в которых участвуют «великие могильщики и великие мерзавцы» – Ницше, Лев Толстой, Ибсен, Макс Нордау и другие современные мыслители, – украшающие ее труп «ложными драгоценностями»:

2. Как погребали Европу осенним, пасмурным днем титаны разрушения, обросшие мыслями, словно пушные звери шерстью!

3. Моросил дождь, и уныло стонал ветер, заглушая слезы бедных матерей.

4. Они шли за черным гробом ее в одеждах, ночи подобных, с изображением черепа на мрачных капюшонах, с факелами ужаса в руках[96].

В «Петербурге» Белый снова предрекает гибель Европы, инвертируя прогноз Леонтьева о бегстве французов в Африку и смешении с черной расой. Франция, сообщает Александру Ивановичу Дудкину его бес Шишнарфнэ, «под шумок вооружает черные орды и введет их в Европу», что поможет делу «ниспровержения культуры»[97].

Казалось бы, после воцарения коммунистического режима и коммунистической идеологии, для которой неминуемая гибель «гниющего» капиталистического Запада – одна из основных социально-экономических догм, русские интеллигенты религиозного склада должны были бы отказаться от антизападной эсхатологической риторики. Об этом уже в 1950-е годы интересно размышлял Георгий Адамович, писавший, что после революции «Запад и Россия как будто поменялись ролями»: обновленная Россия «неожиданно обошла Запад слева», отказавшись от своего христианского призвания, а Запад, наоборот, стал представлять христианство и христианскую культуру. «Еще немного, – саркастически заметил Адамович, – и мы при русской склонности к крайностям услышали бы, пожалуй, о „богоносце-Западе“»[98].