Гиблая философия

– Я пойду к Юрке схожу, – решительно начал Колька и, подняв руку, закончил, – всё нормально, я спокоен.

* * *

Колька увидел и узнал Юрку издалека. В детстве пухлый и здоровый, в юности он заметно прибавил в росте, а сейчас, за этот год, как-то заметно заматерел. Немного засмущавшись и из-за этого бравируя, Юрка заговорил первый:

– Здравствуй, друг, рад тебя видеть живым и здоровым! – и подал широкую ладонь.

– Ой ли?! – Колька, тоже смущаясь, улыбался, – смотрю, совсем мужиком стал.

– А что нам, работаем, берём, что плохо лежит, дом вот строю новый. К пополнению хочу успеть. – Под сердцем у Кольки защемило, но он не подал виду. – Пойдём в дом, посидим, поговорим, – закончил Юрка.

Дом делался на совесть. Видно было, что дела у Юрки и его отца шли довольно хорошо. Идя впереди, хозяин громко всё рассказывал, размахивая по сторонам руками. Навстречу, из-за тёсаной новой двери, вышла Ольга и, тоже засмущавшись, поздоровалась, пряча руки за спину.

– Ну-ну, не красней, всё нормально, это же жизнь, – громко говорил Юрка, обнимая жену.

Потом они сидели в большой кухне за столом и Юрка, держа в руках рюмку с нетронутой водкой, рассказывал:

– Ты уехал, а тут нам с отцом покатило. Хозяина магазина, Гришку Овсева, берёзой задавило, прости Господи, – он перекрестился, жена его нам с горя, по дешёвке да ещё и в кредит их магазин продала. Мы быстро поднялись, теперь всё делаем. И дровами занимаемся, и сено косим да продаём, и скот мало-помалу. Полдеревни на нас с батей работает. Ещё хочу вот рыбой начать заниматься, но это потом обговорим.

Он наконец, решившись, резко закинув голову, выпил, громко хыкнув.

– А Ольга тебя ждала, грустила. Но ведь парни кругом, думаю, вдруг чё, а я ведь её всегда это, любил… – Он ещё налил себе и Кольке. – А тебя нет и нет. Попровожал её домой месяц, потом решился и так и сказал ей, мол, давай жить вместе. Она, конечно, не сразу, через неделю согласилась, и вот уже четыре месяца живём мужем и женой. Но свадьба будет через месяц, в сентябре. Дом доделать надо, – и он опять выпил.

Колька сидел молча. Юрка, жуя малосольный огурец, вдруг что-то заметил в огороде и, матюгнувшись, выскочил на улицу. Сразу же зашла Ольга.

– Прости меня, Коля, Богом клянусь, прости. Не люблю я его, но устала тогда одна, а он здоровый, красивый. На машине. Думала, стерпится, забеременела… А вот никак не могу, не могу – и всё, – и посмотрев в окно, заговорила быстрей. – Ты скажи, куда прийти, приду. По-воровски тебя буду любить, но по-настоящему. Скажи, – она взяла его за руку и села рядом на стул. Колька со стоном вырвал руку:

– По-воровски не бывает настоящим, неужели не понимаешь этого? Не бывает, и нельзя! – и он выскочил из дома. Юрка, увидев, бросился отговаривать его уходить, но Колька был неумолим:

– Ладно, потом приду, про работу поговорим. А сейчас домой я, к своим.

– Ну, ты не злишься на меня, Коля? Я это хочу знать… Я же её после тебя взял, как бы не постеснялся…

Коля вспыхнул и проорал:

– Да ты дурак, Юра! Ты же мне твердишь что любишь её, так люби, люби, не торгуясь, – и выйдя из ограды, не оборачиваясь, пошёл. А в кухне за чистым столом плакала Ольга, смахивая пальчиком капли слёз с красивой скатерти.

* * *

Деревня жила! Точнее сказать, вопреки всему жила. Всё, что не нужно стало совхозу, раскупили приезжие из города и даже ближнего зарубежья. Дома уже не пустовали, как в начале 2000-х, а обзавелись новыми хозяевами, железными заборами и крепкими воротами. Что творится за этими заборами, не видит никто. Кто хозяева, и как они живут, тоже мало кого интересует. Люди могут теперь жить в одном месте годами и не знать друг друга! И это в деревне, где раньше жили одной семьёй. Местные свыклись и научились ничем не интересоваться: живут и ладно. Имеют право! Демократия!

По деревне несколько ларьков, в основном торгуют пивом и водкой, ещё магазин Безгиных, отца и сына, с красивой вывеской «Всё что надо»!

Колька обошёл знакомые с детства места и решил зайти к хорошему товарищу Вовке Филину, жившему здесь с матерью и младшей сестрой. Старый пёс узнал Кольку и для порядка гавкнув, завилял хвостом. В стороне от будки, на зелёном ещё, но уже начавшем сохнуть конотопе, лежал пластом Вовка, вытянувшись, подложив обе руки под спину и откинув верх голову, немного храпя из-за этого. Вокруг него ходили здоровые, но ещё цыплята, бройлеры.

Один подошёл вдруг к Вовке и, склонив набок голову, несколько секунд смотрел, а потом неожиданно клюнул того в нос, пытаясь вырвать волосинки, торчащие оттуда и болтающиеся от дыхания, как живые червячки. Клюнул, наверное, сильно, до крови ободрав пьяный нос, потом, не боясь, стал пытаться ещё. Человек прекратил храп и, с усилием приподняв голову, открыл глаза. Птица и человек посмотрели друг на друга, и последний, явно располагая большим интеллектом, осипшим голосом прошипел:

– Ну, ты это зря, слышишь? Зря сделал, петух… – И, обессиленный, снова уронил голову.

Позади раздался горький смех. Это была сестра пьяного, ровесница Кольки, Анюта.