Гиганты

— Санди. Ишмаэля. Всех их.

— Ты знаешь сколько тысяч их спит там, внизу?

Я знаю. Хаким может попытаться угадать, но я, предатель, знаю с точностью до человека, даже не проверяя.

Хотя для них это и не повод дружески похлопать меня по плечу.

— Зачем? — спрашиваю я.

Он пожимает плечами:

— Это всё только теория. Никакой уверенности у нас нет. И ты это знаешь. Завтра мы все можем быть мертвы.

— И ты хочешь их всех оживить, чтобы они могли увидеть, как умрут?

— Чтобы они могли… я не знаю. Написать поэму. Изваять скульптуру. Черт, кто-то из них, возможно, даже захочет примириться с тобой, прежде, чем всё закончится.

— Хорошо, допустим мы их разбудим, а на следующий день не умрем. Ты только что предложил перегрузить нашу систему жизнеобеспечения на три порядка выше расчетной мощности.

Он закатывает глаза:

— Ну тогда мы просто уложим всех назад. Подскочит CO2 – ну и что? Ничего такого, с чем лес не справился бы за пару-тройку столетий.

Дрожь в его голосе почти незаметна.

Он напуган. Так вот оно что. Он напуган и не хочет умирать один. А я не в счёт.

Ладно. Хоть что-то.

— Да ладно тебе. По крайней мере, это будет отличная вечеринка в честь солнцестояния.

— Спроси Шимпа, — говорю я.

Лицо Хакима застывает. Я же сохраняю на своем нейтральное выражение.

Я практически уверен, что он всё равно предлагал это не всерьез.

* * *

Глубины тропосферы. Самое сердце шторма. Утесы из аммиака и воды вздымаются на нашем пути. Атмосферные океаны, расколотые на мельчайшие капли, на кристаллы. Они врезаются в наш астероид на скорости звука и либо мгновенно замерзают, либо каскадами отражаются в пространство, в зависимости от настроения. Молнии сверкают повсюду, выжигая у меня в сознании мимолетные остаточные образы демонических лиц и огромных когтистых рук со слишком большим количеством пальцев.

Каким-то образом палуба у меня под ногами остается неподвижной, даже под действием судорог умирающего мира. Я же не могу до конца подавить свое недоверие: несмотря на тяжесть двух миллионов тонн базальта и черной дыры в придачу, кажется бесконечно странным, что нас не швыряет вокруг, как пылинку в аэродинамической трубе.

Я отключаю видеопоток, и весь этот хаос исчезает, сменяясь видом автоматов, переборок и жил прозрачного кварца над инженерной палубой. Я провожу немного времени, наблюдая за запуском автоматических конвейеров, за тем, как в вакууме, за обзорным периметром, заканчивается сборка обслуживающих дронов. Даже в самом лучшем случае у нас будут повреждения. Камеры, ослепленные сверхзвуковыми иглами льда или волнами кипящей кислоты Туле. Усы антенн дальнего наблюдения, оплавленные жаром Суртра. В зависимости от того, что именно сломается, может потребоваться целая армия, чтобы устранить повреждения, после того, как мы завершим наш маневр. Вид строящихся солдатиков Шимпа придает мне немного уверенности.

На какое-то мгновение мне кажется, что я слышу слабый скрежет где-то в отдаленном коридоре. Пробой? Разгерметизация? Но сигналов тревоги нет. Возможно просто один из жуков-мобилей пробуксовывает на повороте в поисках станции зарядки.

А вот сигнал у меня в голове мне уже не мерещится: вызов с мостика, от Хакима.

— Ты нужен здесь, — говорит он, как только я открываю канал связи.

— Я на другой стороне от…

— Пожалуйста, — говорит он и сбрасывает мне видеопоток с одного из носовых кластеров наблюдения, направленных прямо в небо.

Какая-то деталь рельефа возникает из монотонности сплошной облачности: яркая выпуклость на темном небосводе, как будто кто-то давит пальцем на крышу мира. Невидимая в видимом спектре, скрытая потоками аммиака и ураганами углеводородов, в инфракрасном диапазоне она светится, как тлеющий уголек.

Понятия не имею, что это такое.

Я провожу воображаемую линию через оба конца червоточины:

— Оно точно на нашем векторе смещения.

— Ясен хрен, что оно точно на векторе. Мне кажется, червоточина его каким-то образом… провоцирует.

И оно излучает на уровне двух тысяч Кельвинов.

— Зато мы уже внутри звезды, — говорю я, надеясь, что Хаким воспримет это как хорошую новость.

По крайней мере, всё идет по расписанию.

* * *

У нас совсем нет информации. Мы не знаем, как далеко мы от верхней границы: она продолжает удаляться высоко над нами. Мы не знаем, насколько мы близко к ядру: оно продолжает распухать, освобождаясь от веса срываемой атмосферы. Всё, что мы знаем, это то, что, когда температура над нами начинает подниматься, – мы снижаемся. Давление поднимается под нами – мы поднимаемся. Мы как крупинки в чреве рыбы посреди пустого океана: концепции «поверхности» и «дна» для нас одинаково гипотетичны. Ни один из наших ориентиров не статичнее нас самих. Шимп показывает приблизительные вычисления, основываясь на силе притяжения и инерции, но даже это скорее догадки, учитывая искажения локального пространства-времени, вызванные нашей червоточиной. Мы растянуты вдоль вероятностной функции и ждем, пока коробка откроется, чтобы Вселенная могла посмотреть, живы мы или уже мертвы.

Хаким смотрит на меня сквозь объем монитора, и его лицо мерцает светом сотен видеопотоков обзорных камер.