Гиганты и игрушки

При каждом моем шаге камыш словно оживал — десятки, нет, сотни, крабов брызгали в разные стороны. Казалось, это пруд растекается ручейками. Торопясь и толкаясь, мы с Таро ловили крабов, то и дело наступали на них ногами, давили. Сперва Таро старался не запачкаться, но, после того как на туфлях у него появились первые пятна, он отважно полез в топкие заросли. Увлекшись, он по локоть погружал руки в густую липкую грязь, обламывал ногти о корни камыша. Понемногу он отошел от меня и теперь действовал сам. Иногда до меня доносился его негромкий радостный вскрик. Удостоверившись, что поблизости нет предательских бочагов, я вернулся под сваи.

Мне захотелось смастерить камышовую дудку. Я так увлекся работой, что не заметил, как подошел Таро. Он ступал осторожно, лицо его побледнело от волнения. Едва переводя дух, он выдохнул шепотом:

— Сэнсэй, карп…

— Что, что?

— Да, да, карп! Показался и сразу удрал.

Он в нетерпении откинул со Лба слипшуюся прядь и повернул к пруду, стараясь идти совершенно бесшумно. Я пошел за ним. Подойдя к воде, Таро вдруг лег на живот, прямо в грязь. Подле моей руки подрагивало худенькое детское плечо. Он горячо зашептал мне в самое ухо:

— Вон, вон, смотрите! Вон туда он удрал.

Там, куда он указывал, густою стеной стояли водоросли. Они поднимались со дна, совершенно прямые, словно тонкие молодые деревца. Их пронизывали лучи солнца, и на светлом песчаном дне колыхались синеватые тени. Казалось, все живое попряталось в этой темной чащобе. Мелкие рыбки, раки и водяные насекомые время от времени появлялись на светлой песчаной опушке, грелись на солнышке и вновь уходили в чащу.

Мы с Таро, затаив дыхание, разглядывали подводный мир. Под толщей воды были пастбища, заповедные леса, причудливые, полные обитателей зáмки. Вот на поверхности появилась стайка мальков хая. В глубине зарослей серебристыми лезвиями ножей заблестели спины каких-то рыбок. Смешно подпрыгнул похожий на стеклянную игрушку черный рак. На гладком песке клинописью расписался бычок. Солнце начало припекать. Легкий ветерок пробежал по воде и лизнул мне лоб.

И вот, когда жизнь пруда захватила нас целиком, неожиданно раздался громкий всплеск, в воде мелькнула огромная тень и тотчас пропала в чаще водорослей. Стайка хая рассеялась, рак исчез, над светлым песком завихрились мутные столбики. Водоросли долго раскачивались, сгибаясь под грузным телом карпа. Таро поднял мокрое лицо и огорченно сказал:

— Все. Улизнул…

Он глядел на меня растерянно. Его волосы пахли тиной и водорослями. Глаза были полны слез и все же сверкали так горячо, так ярко, что я подумал — никакой он не хилый. Он крепкий, здоровый мальчуган. В воздухе стоял сладковатый запах детского пота.

II

Жила в Нью-Йорке одна девочка, забыл, как ее звали, — ну, скажем, Кэрол. У нее был детский паралич, и с малых лет она лежала в больнице. Ей наскучила белая палата, и вот однажды она попросила, чтобы койку ее переставили к окну. А потом попросила сестру принести ей бумагу и конверты. И стала писать письма, хоть и плохо владела рукой. Опишет подробно свой день, вложит листочек в конверт, заклеит его и бросает прямо на улицу. Напишет письмо и бросит, опять напишет, опять бросит, и так — каждый день, Окно палаты выходило на шумную Пятую авеню. Недели через две на ее письма-дневники начали приходить ответы. На больничной тумбочке росла горка листков — белых, голубых, желтых. Строчки, написанные чернилами разных цветов, простым и чернильным карандашом, кричали ей: «Ты молодец, Кэрол! Держись, Кэрол! Поправляйся, Кэрол!» Со всех концов света — из Манилы, из Лиссабона, из Лондона — приходили подарки. И все это были ответы на письма, адресованные «Кому-нибудь».

Когда к Кэрол пришли из газеты, мать помогла ей дотянуться до окна. Девочка высунулась — отсюда, с пятнадцатого этажа, улица казалась глубокой пропастью. И Кэрол взглянула наверх. Показала на небо. «Я бросала письма оттуда», — сказала она корреспонденту.

Историю эту я вычитал месяца три назад в «Нью-Йорк таймс», причем совершенно случайно: Ямагути завернул в эту газету две книги, которые брал у меня почитать; и вот, сидя в столовой, за порцией лапши по-китайски, я от нечего делать просматривал заголовки, пока не наткнулся на заметку о девочке. Вот это да! Совсем по-американски завоевала себе Кэрол право на жизнь. Газету вместе с книгами я принес домой, но потом куда-то засунул и, сколько ни искал ее, так и не смог найти.