Гёте

Раздосадованный Гёте наблюдал за презрительным выражением его лица. Мерк укорял друга. Не пора ли найти выход из тупика? Чем дольше он будет медлить, тем больше будет неприятностей и тем рискованнее будет это и без того ложное положение. Выход один — отъезд. Гёте раздумывал, обсуждал: художник в нём уже собрал богатую жатву переживаний, его вдохновение обогатилось новыми темами, в воображении возникали новые благозвучные строфы. Может быть, ему удастся овладеть своим строптивым сердцем, успокоить свою тоску, если он опишет этот захватывающий роман. О, горькая радость освобождения! Воплощая переживания в их образах, гений освобождается от гнетущих его страданий. Втайне он решил покинуть Вецлар 28 августа, в день своего рождения и рождения Кестнера.

Гёте получил в этот день подарки: от приятеля маленькое, карманное издание Гомера, а от Шарлотты ту розовую ленту, которая украшала её корсаж в день сельского бала в Вольпертгаузене. Он чувствовал себя умилённым, но был спокоен. Вечер прошёл мирно: усевшись вокруг стола, чистили бобы. Кестнер рассказывал о городских сплетнях, о советнице Ланге, которая жаловалась на то, что больше не видит своего племянника, о бедном Иерузалеме, погибающем от безнадёжной любви к прекрасной госпоже Герд. Гёте улыбался загадочной неопределённой улыбкой. Шарлотта принесла чай, а когда часы на башне рынка пробили полночь, она порывисто схватила руки своего жениха и своего друга и, смотря на них светлым взглядом, поздравила от всего сердца. Никак не могли расстаться. На следующий день у доктора не хватило мужества уехать. Ещё две недели прошли в мучительной неопределённости. Что же возьмёт верх в нём: чувство или разум?

Наконец Гёте собрался с духом. Вечером он пошёл с женихом и невестой в сад. Его решение было теперь непреклонно, и он с горькой радостью переживал один эти прощальные минуты. Ночь была великолепна. Аллея из грабов и лип, залитая лунным светом, послужила почти неправдоподобной по своей красоте декорацией для последнего свидания. Все трое сели на скамейку в глубине беседки, точно стремясь укрыться от влекущего к себе нежного неба. Разговор не вязался. Казалось, что гнетёт невыразимая красота вокруг, голубая нежность теней, сверкающее мерцанье звёзд и они боятся нарушить молчание. Шарлотта заговорила первая:

   — Я не могу любоваться лунным светом без того, чтобы не вспомнить о дорогих мне покойниках, без того, чтобы не задуматься о смерти и будущем, которое нас ожидает. Мы оживём, правда? Но встретимся ли мы? Узнаем ли мы друг друга? Что вы думаете? Что вы чувствуете?

   — Ах, Шарлотта! — ответил Гёте с глазами, полными слёз, растерявшись от внезапно мелькнувшей мысли, что она догадалась о его намерениях. — Да, мы встретимся и здесь и там.

   — А милые усопшие, знают ли они что-нибудь о нас? Знают ли они, что в минуты счастья мы вспоминаем о них с горячей любовью?

В воображении Шарлотты вставал облик матери, всегда живой в её душе, особенно по вечерам, когда дети соединялись для молитвы. Она говорила долго, и голос её звучал глухо и меланхолично. Взволнованный грустным выражением, которого Гёте до сих пор не знал у неё, он бросился к её ногам, с жаром схватил её руки и облил их слезами. Она встала.

   — Надо расходиться, — сказала она, — пора.

   — Мы встретимся! — вскричал он, — Мы узнаем друг друга под какой бы то ни было формой! Я ухожу, добровольно покидаю вас, но, если бы я знал, что это навеки, я не перенёс бы этого. Прощайте, Шарлотта! Прощайте, Альберт! Мы встретимся.

   — Завтра же, надеюсь, — прибавила она с улыбкой.

Шарлотта входила в дом. Её белое платье ещё раз мелькнуло в тени лип. Он протянул руки. Осветилось окно в её комнате. Молчаливый сад погрузился в ночное очарование.

Он шёл к себе, волнуясь и гордясь собой. На пустынных улицах Вецлара ему встретился одинокий прохожий, идущий как лунатик, медленно и с поникшей головой. Луна очертила на белой стене эту скорбную тень, и Гёте узнал синий фрак, жёлтый жилет и прекрасное измученное лицо Иерузалема. Этот был побеждённым...

На следующий день часов в семь утра он выехал из города. Советница Ланге с раздражением узнала о его внезапном бегстве. Как? Он даже не соизволил проститься! Нет, он просто смеётся над приличиями, и она, конечно, предупредит об этом его мать. Дети управителя встали опечаленными, и Шарлотте не удавалось их развеселить.

— Почему доктор уехал? — повторяли они, надувая губы и делая сердитые глаза.

«Оно и лучше, что так вышло», — думала она, прочитывая прощальную записку, которую он оставил ей.

Как этот отъезд отличался от отъезда из Зезенгейма! В прошлом году он уезжал, стыдясь своего предательства. На этот раз он жертвовал собой, мучительным разрывом утверждая счастье своего друга. Это была победа, одержанная им над эгоизмом и инстинктом.