Гиршуни

Невероятные неожиданности жизни невероятны еще и тем, что, произойдя, кажутся сами собой разумеющимися. После того, как я увидел карандаш Ореха на гиршунином столе и картина событий развернулась передо мной во всей ее безжалостной полноте, я поразился не столько ужасной сути открывшегося мне объяснения, сколько его непререкаемой логичности. Я искренне удивлялся тому, что так долго не догадывался, так упорно не видел очевидного. Разве не сам я рассуждал о реальности «виртуальных» персонажей, об их назначении выражать чьи-то скрытые от поверхностного взгляда желания и побуждения, об их тенденции быть чьим-то «вторым я»… да что там вторым! — первым! Отчего же я не заметил типичного случая такой подмены, когда она произошла под самым моим носом? Невероятно, просто невероятно!

Милонгеры не существовало в природе: был Гиршуни, воплотивший себя в Милонгеру, придумывавший ее истории, говоривший ее языком, одержимый ее сумасшедшими фобиями, ее человеконенавистничеством. Нет, не совсем так: и фобии, и человеконенавистничество, и одержимость не имели никакого отношения к эфемерной интернетовской Милонгере — это были свойства человека во плоти и крови, человека по имени Аркадий Гиршуни… человека? — нет, не человека! — помешанного ушастого суслика, полного злобы и отвращения ко всему, что вольно или невольно встает у него на пути!

Мир не принимал его, не считал его за своего — что ж, тем хуже для мира! Гиршуни-Милонгера платил миру той же монетой неприятия: он выбрал одиночество, концентрированное и враждебное к тем, кто по глупости или по неосторожности пытается проникнуть за его ядовитую оболочку. Гиршуни-Милонгера мстил всему миру, всем сразу, без разбора. Но и в этом «без разбора» существовало одно важное исключение — Жуглан, наш несчастный Грецкий Орех.

По-видимому, Орех олицетворял для Гиршуни грубую силу, хамство, фальшь, вранье и удушающую пошлость бытия. Помните мой рассказ о десятилетии класса, об Ореховой малолетке в кожаных штанах и о человеческой слизи? Можно было бы предположить, что Гиршуни задумал свою месть именно в этот позорный момент. Можно было бы, если бы тот случай не представлял собой всего лишь одно звено в длинной цепи унижений, одно из многих.

Сейчас, когда я задумываюсь об этом, мне становится особенно горько, горько, как никогда. Ну, казалось бы — что этому огромному, мощному, бесконечному миру до крошечного ничтожного суслика, до слабого комочка с необременяющим, заранее ограниченным, стандартным комплектом желаний и устремлений? Отчего бы миру не оставить это существо в покое, не дать ему дышать, мечтать потихонечку, тешить себя невинными самообманами — как всем, не более того? Это ведь так ненадолго, это ведь совсем на чуть-чуть: ну что такое миг его маленькой жизни по сравнению с триллионами световых лет, которыми меряет свои сутки мироздание? Зачем же тогда топтать? Зачем?

У вас может создаться ошибочное впечатление, будто я сочувствую Гиршуни. Это неверно — как можно сочувствовать убийце? Но я… как бы это сказать… я понимаю его. Наверное, он совершил ужасные вещи, но он сделал это в ответ. До этого я употребил слово «месть» — думаю, оно неуместно. Гиршуни-Милонгера не мстил — он защищался, возможно, даже в пределах необходимой самообороны. Согласитесь, это ведь невозможно — жить в таком унижении. Гиршуни просто возвращал себе чувство собственного достоинства, брал назад свое законное, принадлежащее ему по праву, грубо отобранное когда-то, неизвестно зачем и почему.

Тогда, на десятилетии класса, я презирал Гиршуни за смиренную безропотность перед хамством; могу ли я осуждать его теперь, когда выяснилось, что он способен дать миру сдачи?

Не знаю, как это происходило в действительности. Наверняка, разговаривая с Орехом по телефону, Гиршуни-Милонгера изменил голос. Но остальные жертвы видели его воочию, а превратить лысого ушастого суслика на пятом десятке в молодую красавицу-танцовщицу не смогла бы и самая способная фея. Значит, рассказанное Милонгерой являлось комбинацией вымысла и реальности или, что вернее, комбинацией нескольких разных реальностей.

Возможно, образ Милонгеры был навеян конкретной женщиной, встреченной Гиршуни на милонге. Возможно, отмахиваясь от назойливого ухажера или от следователя, она и не догадывалась, что маленький, ушастый, редко танцующий милонгеро наблюдает за происходящим со стороны и не только наблюдает, но и намерен вступить в игру самым деятельным образом. Возможно, возможно… все возможно. Несомненно одно: фатальный результат его вмешательства.