Гитлер и Габсбурги

Каждый четвертый венец утверждал, что имеет чешские корни, но самые колкие высказывания на тему расы мэр адресовал евреям. «Покончим с еврейским терроризмом» – этот боевой клич звучал на его многолюдных политических митингах[230]. Это был точный политический расчет. В Кракове, Будапеште и Праге евреев жило больше, чем в Вене, но именно в столице империи Габсбургов они имели все возможности для получения образования, политических свобод, продвижения вверх по общественной лестнице. Почти половина учащихся старших классов и треть студентов университета были евреями[231]. Слова Люгера лишь подкрепили параноидальные теории заговора Адольфа Гитлера. Дважды он не сумел поступить туда, куда хотел. Дважды его талант и гений не разглядели академики, вовсе не евреи, но почему-то именно евреев он винил в своем провале. На труд он смотрел совершенно иначе, чем многие трудолюбивые иммигранты, но и их успехи, и свои неудачи он приписывал евреям.

Зажигательные речи мэра целительным бальзамом ложились на беспокойную душу Гитлера. Люгер вещал: «Здесь, у нас дома, все влияние на массы сосредоточено в руках евреев, большая часть прессы тоже в их руках, скорее всего, подавляющая часть капиталов в их руках, а главное, все крупные предприятия и торговля тоже в руках евреев, и они развязали против нас такой террор, страшнее которого мы еще не видели»[232].

Неистовый расизм Люгера должен был найти разрядку в насилии, но, к разочарованию и досаде Гитлера, он так и не выполнил ни одной из своих угроз. Сторонники мэра «на своих цепочках для часов носили брелоки в виде фигурки повешенного еврея», но ни одного еврея не повесили на самом деле[233]. В конце концов Люгер поутих и даже завел дружбу с некоторыми евреями, чтобы заслужить расположение двора Габсбургов. Такое поведение раздражало Гитлера, но он неизменно восхищался политическими и ораторскими навыками мэра.

10 марта 1910 г. смерть Люгера свела художника, императора и эрцгерцога. Адольф Гитлер, Франц-Иосиф и Франц-Фердинанд скорбели вместе с четвертью миллиона венцев о том, что диабет унес жизнь шестидесятишестилетнего мэра. Друзья и враги ненадолго оказались в одном стане. Император и эрцгерцог возглавляли траурные церемонии в соборе Святого Стефана.

Франц-Иосиф никогда не был расположен к популярному мэру. Эрцгерцог, наоборот, искренне им восхищался[234]. Когда Франц-Фердинанд женился на Софии Хотек, Люгер публично назвал их союз «триумфом сердца»[235]. Эрцгерцог не забывал таких жестов. Никакой другой высокопоставленный человек в Вене не отважился приветствовать его неоднозначный брак.

Потом Гитлер писал, что он был одним из сотен тысяч людей, следивших за огромной похоронной процессией, которая сопровождала тело покойного мэра. Гитлер считал, что с фатальной неизбежностью государство шло к своему разрушению, несмотря на все усилия этого человека[236].

Летом того же года партнер Адольфа Гитлера Рейнгольд Ганиш был арестован за утаивание части прибыли, полученной от его рисунков. Ганиш недооценил Гитлера. Ему казалось, что он сумеет манипулировать своим товарищем и пользоваться им. Потом еще не один человек сделает такую же роковую ошибку, и всякий раз последствия будут катастрофическими. Гитлер подал в суд, взял в свидетели своего еврейского приятеля по общежитию и выиграл дело[237].

Гитлер был буквально ходячим противоречием. Он становился все большим антисемитом, но все так же зависел от своих еврейских друзей. Он никогда не забывал о докторе Блохе, враче-еврее, который трогательно заботился о его умиравшей матери. В открытке Блоху он писал: «Шлю горячий привет из Вены. Всегда преданный Вам Адольф Гитлер». Кроме того, он послал врачу свой акварельный этюд, высушенный перед открытым огнем, который сохранил его и придал вид старинной гравюры. Этюд назывался «Prosit Neujahr – Новогодний тост». На обороте он написал: «Семейство Гитлеров желает всего наилучшего в наступающем году. Вечно благодарный Вам Адольф Гитлер»[238]

.

Освободившись от Ганиша, Гитлер вновь почувствовал уверенность в себе и сам стал продавать рисунки и акварели торговцам-евреям[239]. Чтобы набавить цену, он иногда представлялся выпускником художественной академии, а порой рассказывал, что из-за нужды не окончил школы или что его выгнали из-за политических убеждений. От Ганиша он научился многому, в том числе и саморекламе, но самовнушению и вранью сам мог научить кого угодно[240].

Гитлер купил себе новый костюм, побрился, подстригся, починил и вычистил башмаки. Опять днем он стал ходить в музеи, а по вечерам – в оперу и даже подумывал, не попытаться ли еще раз поступить в академию, но теперь сильно сомневался, обладает ли достаточными способностями. Когда ему угрожали арестом, он не мог взять в толк, почему от него отвернулась удача[241]. В голове у него вертелась строка из «Мейстерзингеров», любимой оперы Вагнера: «И снова нет успеха. Я чувствую его, но не могу понять; я не могу ни запомнить его, ни забыть, а если одерживаю, то не могу понять»[242].