Филип Гэр

Гладкий Флэт: Исповедь разрушителя

Вечер дышал прохладой – влажной, густой и терпкой. Потоки воздуха между шпилей и крыш вихрились, срывались, восходили, замедлялись, ускорялись и переплетались между собой, формируя причудливые нити, невидимые никому из жителей Эйоланда.

Никому, кроме Лилы Изуба.

Сквозь распахнутое окно вечер манил Лилу к себе, в свое уютное и родное нутро.

Книги больше не интересовали ее. И никто к ней больше не заходил из коллег. А она, в свою очередь, не хотела больше идти домой, в свою тесную и холодную комнату.

Ей и раньше не хотелось уходить из книжных залов. Но сейчас ей не хотелось уходить из башни библиотеки. Она просто не могла заставить себя покинуть ее.

Вечер манил нестерпимо, выворачивая наизнанку ее душу. С каждой минутой, проведенной у окна, сдерживаться становилось все невыносимее.

Она больше не носила одежду. Просто не могла себя заставить ее надеть.

Она больше не читала свои книги. Просто не видела смысла их открывать.

Какая-то странная часть знаний, как знаний в буквальном смысле этого слова, так и знание сути вещей, появилось в ней само. Проросло, как дерево сквозь асфальт, и поселилось внутри, навсегда. Все, что раньше она считала важным, перестало иметь смысл. И многое, о чем она раньше не подозревала, стало для нее абсолютным.

Несколько коллег, что зашли к ней утром, получили совершенно точные ответы на свои вопросы. Произнесенные совершенно равнодушным тоном, без капли интереса с ее стороны – хотя и касались истории города.

Их поразила перемена в ней и в ее кабинете.

Прежняя Лила, маленькая, аккуратная, наивная рысь, всегда поддерживающая идеальный структурированный порядок вокруг себя – исчезла.

Сейчас она предстала перед ними без одежды. Ее шкура отливала мертвым матовым блеском. Когти на руках и ногах были столь внушительных размеров, что оказались не в состоянии полностью втянуться. При мысли, каковы они в выпущенном виде, пробирал ужас.

На пятнистой спине вздулись костистые рубцы, почти гребни. Тонкие, но хорошо видимые сквозь шерсть белые шрамы тянулись от подмышек до самых подушек всех лап. Ноги стали плотнее, на них четко прорисовались мощные мышцы. Лицо, и прежде с тонкими чертами, стало еще тоньше. Руки и тело приобрели еще большую изящность, одновременно перевитые тонкими жилами.

Она стала неестественно красива. Настолько, что балансировала на грани красоты уродливой. Она одновременно притягивала взгляды и заставляла опускать их вниз – лишь бы не видеть этой неестественности, не пустить ее в собственное сознание и не проникнуться ею, оставшись затем без сна.

Прежде аккуратно расставленные по полкам, теперь ее книги были свалены в углу грудой, в которой четко угадывалось гнездо. Через подоконник распахнутого окна к рабочему столу тянулся след засохшей крови. Под столом лежали чисто обглоданные кости.

Поэтому, получив ответы и возможность выйти из ее кабинета, коллеги более не приходили. Спустя час после начала рабочего дня слухи пронизали башню библиотеки насквозь, от подвалов до крыш, и желающих побеспокоить ее не нашлось.

Тогда ей стало скучно. И она, пересилив свое нежелание покидать башню, сама пошла по ее коридорам, по ее кабинетам и по ее залам. Голая рысь, четырнадцати лет, с матовой мертвой шкурой в почерневших пятнах. Прежде блеклые, как у большинства кошачьих жителей Эйоланда, теперь в них появились угольные тона.

Ее когти оставляли борозды и царапины даже на камне, если вдруг ей хотелось провести по ним. А если вдруг кто-то из сотрудников не находил ответа на ее вопрос, то видя голодный блеск в ее глазах, он находил его тотчас же.

На самом деле ей не хотелось есть. Ей просто поначалу нравилось их пугать. А затем она поняла, что для страха ей совсем необязательно пугать их взглядом. Их пугал ее вид сам по себе. Впрочем, не до колик, нет. Эйоланд совсем не то место, где жители пугливы.

Она так же скоро убедилась, что обитатели башни быстро к ней привыкнут и смирятся. И что в своем новом образе она им нравится даже более чем в прежнем.

Это расстроило ее. Она поняла, что ей придется и дальше выполнять обязанности Хранителя библиотеки. И что завтра коллеги станут заходить к ней так же, как и раньше. Просто с более серьезными вопросами и с другими чувствами.

А теперь ее вновь манил к себе вечер. Потоками воздуха, запахами, ощущениями, предчувствием, предвкушением, каким-то неестественным голодом и чем-то еще, чего она пока не могла описать – потому, как раньше таких чувств не имела. Ведь ей было всего четырнадцать лет, и она еще слишком мало видела в своей жизни.

Какого черта? – подумалось ей. Ведь изменить ЭТО она уже не сможет.

Она расправила крылья, огромные, кожистые, стреловидные, переплетенные дугами гибких костей, с утолщением суставов и рисунком вен. Рубцы на спине исчезли, и на фоне своих крыльев она казалась теперь совсем маленькой.

С трудом протиснувшись сквозь окно, гигантской птицей она упала в прохладу, пикируя вниз, и где лишь у самой брусчатки распахнула крылья.