Glaeddyv vort, beanna (GV, b) (СИ)

Дозорные смотрели на нас, едва ли не вертя пальцем у виска. Просто представьте себе ситуацию: ведьмак и я, не объясняя своих действий посторонним, ползали на коленях по траве, почти вплотную подходя к Мгле, периодически переругиваясь. Иногда, когда кто-нибудь из нас видел блестяшку, мы дружно бросались к ней, но наших лицах неизменно выступало разочарование — это могло быть что угодно: монета, осколок стекла, даже лезвия ножей, но не цель наших конечных розысков. Кстати говоря, разной фигни, в том числе острой, валялось тут не мало. Эти предметы выносили призраки, выходящие из Мглы порадовать окружающих смертными стонами. Наконец, в пятый раз порезавшись и, разозлив окончательно Геральта нытьем о разного рода бактериях, было решено прекратить жалкие попытки.

Мне долго пришлось объяснять дозорным, что на прОклятом поле я потеряла очень ценную вещь. Придумав историю, для большей правдоподобности, о единственной оставшейся вещи от троюродной тети, я попыталась донести до них мысль о важности разглядывания выпадаемого из Мглы лута. Мол, ладно я со своим медальоном, но оттуда может выпасть что-нибудь действительно ценное. Когда, наконец, слова возымели должный эффект и мне клятвенно пообещали вернуть медальон (вот тут мне пригодился Геральт, так как в качестве главного аргумента обратной ситуации он обещал отрубить руки тому, кто попытается его украсть, а с ним предпочитали не связываться даже белки), мы двинулись назад в Верген. Солнце, если бы мы могли его видеть, уже перевалило зенит. Нам нужно подготовиться к ночной встрече.

В назначенный час мы встретились около развалин старой деревни. Решено было, что Лютик читает любовные стихи, и, едва суккуб падет под натиском обаяния повсеместно признанного обольстителя, я захожу в логово и если издам хоть один подозрительный писк, то Геральт ринется спасать мою жирную попу. Пииту же строго-настрого было запрещено покидать площадь, которую ему очертили, предупредив, что может он и не трахал еще никогда суккуба, но и мертвым еще ни разу не был замечен.

Сначала оскорбившись, а потом, наконец, уразумев всю опасность, поэт попытался сбежать и был возвращен бдительным Геральтом на место. Лишь получив гарант безопасности, Лютик принялся исполнять поручение. Извлек какой-то засаленный блокнотик и стал подбирать подобающую ситуации строфу.

Поэт скрестил руки на груди. Весь его внешний вид буквально кричал о том, какие мы плохие друзья. Коварные предатели искренней дружбы, которые готовы ради денег подставить его, гения поэтической мысли, под удар. Но он, в отличие от таких безнадежных нас, готов протянуть руку помощи, чем немедленно и займется.

— Нисцы, братуха, все пучком, — дала я последние наставления барду. В ответ я удостоилась лишь рассеянного кивка. Поэт расчехлил свою драгоценную спутницу жизни, единственную неизменную свою любовь — лютню и принялся крутить колки.

Мы с Геральтом решили схорониться в одном из разрушенных домов. Точнее, от дома там осталась лишь одна стена и печь, но этого должно было хватить. По замыслу, все внимание достанется поэту. Лютик был почти рядом с нами, его маленькая концертная площадка была обозначена в пятидесяти шагах укрытия, но все равно маэстро психовал, сотрясаясь от каждого шороха.

— Мда… — начал размышлять бард, настраивая свое орудие труда. — С чего бы начать?

Заиграл легкий, навязчивый, однообразный мотив — обычно бард использовал подобные напевы, когда работал на «отвали». На такую музыку можно было наложить любые стихи — настолько это были стандартные мелодии. Определенно, поэт даже не старался сыграть что-нибудь серьезное.

— Если бы тела/в песню лечь могли бы, — поэт призадумался и неуверенно продолжил: — То спросило б сердце белые ладони… Захотят владеть им, — поэт снова на секундочку запнулся и: — Коль мне грудь откроешь.

Полный бред. Годится.

— Кто ты, красавец? — спросил одновременно мужской и женский голос. Точнее, голос был один, конечно, но в нем сливался и приятный женский голос, и достаточно грубый бас. Это было немного… зловеще. Лютик сглотнул и нервно улыбнулся. Губы предательски дрожали, но бард, не будь он настоящим мужчиной хоть изредка, взял себя в руки и, постукивая зубами, произнес:

— Поэт, госпожа! Я пришел сюда, чтобы воспеть твою неземную красоту, — пиит старался предать голосу чувственности и страсти. Хотя у него же большой опыт обольщения женской половины самых разных слоев населения. Вот теперь еще и суккубом сможет похвастаться за кружкой пива. Стихотворец торопливо добавил: — Если только ты окажешь честь и предстанешь перед моими очами.

Голос сразу же согласился:

— О да, я предстану во всем великолепии. И не только перед очами. Я дарую радость всем твоим чувствам. Тебя ждет самое яркое свидание в жизни, милый поэт…