Главная тайна Библии. Смерть и жизнь после смерти в христианстве

Кроме того, существует великое множество самых разных идей о том, что умершие делают сейчас. Во многих районах Африки предки продолжают играть важную роль в жизни общины или семьи, там существуют сложные системы действий, которые позволяют заручиться поддержкой умерших или хотя бы защититься от их злой воли. Западные секуляристы заявят, что это характерно для так называемых примитивных народов, но они неправы. Антрополог Нигель Барли описывает встречу со своим высокообразованным японским коллегой в Республике Чад, куда они приехали работать. Барли выразил удивление по поводу «сложного культа предков, в котором используют кости и разбитые черепа и где происходит всесторонний обмен между умершими и живыми». Но его японскому другу все эти вещи казались банальностью. Барли пишет:

Он был, разумеется, буддистом, в его комнате стоял алтарь, посвященный умершим родителям, и на этом алтаре постоянно совершались приношения… Он привез в Африку кость ноги своего отца, бережно завернутую в белую ткань, чтобы получить защиту на время своей полевой работы. Для меня [поясняет Барли] культ предков — это предмет описания и анализа. Но для него отсутствие подобных связей между живыми и умершими стало бы загадкой, которую необходимо объяснить.[4]

Если мы теперь обратим внимание на наш дом, то увидим, что и у нас существует не только множество представлений, но и множество обычаев, связанных со смертью и загробной жизнью. Я склонен думать, что в истории Британии не было ни одного такого момента, когда большинство людей придерживалось бы ортодоксальной христианской точки зрения на вопрос о посмертной жизни. Можно определенно утверждать, что многие различные представления существовали и в викторианскую эпоху, поскольку людей уже тогда мучили самые разные вопросы веры и неверия. Знаменитое полотно Генри Александра Баулера «Сомнение: оживут ли кости сии?», созданное в 1855–1856 годах, ярко отражает эту ситуацию. На картине изображена молодая женщина, опирающаяся на камень над могилой, где покоится некто Джон Верный. На надгробии начертаны слова «Я есмь воскресение и жизнь». На соседнем камне написано RESURGAM — «Я воскресну», — такую надпись можно встретить на многих могилах того времени. Из могилы растет конский каштан, на поверхности ее лежит череп, а на нем сидит бабочка — символ души. Эта картина отражает мучительный вопрос и половинчатый ответ, и о том же говорит нам великая поэма Теннисона «In Memoriam». Одно из стихотворений Теннисона, которое стоит последним в собрании его сочинений, было написано в 1889 году, за три года до смерти поэта. Иногда мне кажется, что тут Теннисон приближается к буддийским представлениям о растворении капли в океане, но в итоге возвращается к христианской надежде:

Закат вдали и первая звезда,

И ясный дальний зов! И пусть теперь у скал замрет вода;К отплытью я готов.Пусть медленно, как сон, растет прилив,От полноты немой, Чтобы безбрежность, берег затопив,

Отхлынула домой.Пусть колокол вечерний мерно бьет,И мирно дышит бриз, Когда пройду последний поворот,Миную темный мыс.

Развеется за мной, как морок дня, Береговой туман,Когда мой Лоцман выведет меня В открытый океан.[5]

От этого представления заметно отличаются куда более ортодоксальные и простые образы стихотворения Редьярда Киплинга, написанного в 1892 году. Не могу судить, в какой мере сам поэт в это верил, и, разумеется, это скорее стихотворение об искусстве, нежели о загробной жизни, но он, несомненно, опирается на христианскую веру в то, что после какого–то периода покоя умерших ожидает новая жизнь в теле: