Главная тайна Библии. Смерть и жизнь после смерти в христианстве

Когда уже ни капли краски Земля не выжмет на холсты,Когда цвета веков поблекнут и наших дней сойдут цветы,Мы — без особых сожалений — пропустим Вечность или две,Пока умелых Подмастерьев не кликнет Мастер к синеве.И будут счастливы умельцы, рассевшись в креслах золотых,Писать кометами портреты — в десяток лиг длиной — святых,В натурщики Петра, и Павла, и Магдалину призовут,И просидят не меньше эры, пока не кончат славный труд!И только Мастер их похвалит, и только Мастер попрекнет —Работников не ради славы, не ради денежных щедрот,Но ради радости работы, но ради радости раскрыть,Какой ты видишь эту Землю, — Ему, велевшему ей — быть![6]

Это многообразие представлений конца XIX века отражают, как мы увидим, церковные гимны и молитвы.[7]

Но снова вернемся в прошлое, на этот раз еще более далекое, и обратимся к творчеству Шекспира. В комедии «Мера за меру» герцог обращается к осужденному Клавдио с ободрением, чтобы тот достойно встретил смерть. Сама жизнь, говорит герцог, не такая уж великая ценность, и, возможно, смерть ничуть не хуже:

Твой лучший отдых — сон.Его ты вызываешь и дрожишьПред смертью, тем же сном. Ты не цельна,А состоишь из тысячи частиц,Рожденных прахом. Ты не знаешь счастья,Все гонишься за тем, что не имеешь,Не ценишь то, что есть. Ты переменнаИ настроения свои меняешьВслед за луной. В богатстве ты беднаИ, как осел, под слитками сгибаясь,Несешь свой груз, богатый лишь в пути,

А смерть его снимает. Ты — без близких,Ведь даже плоть, которой ты отец,И порожденье чресл твоих клянутПаршу, подагру, ревматизм за то,Что не прикончен ты. И, возрастов не зная,О них ты только грезишь, как во сне:Ведь молодость цветущая твояКак немощная о поддержке проситУ старости разбитой; старику жБез красоты, без страсти и без силНе нужно и богатство. Что ж ещеЗовется жизнью? И хоть в жизни скрытоСмертей без счета, мы страшимся смерти,

Что исправляет все.

На какое–то время эти размышления утешают Клавдио. Он отвечает:

Благодарю.В стремленье к жизни нахожу я смерть,В стремленье к смерти — жизнь. Так пусть приходит.

Но вскоре после этого Клавдио говорит с Изабеллой, которая готова пожертвовать своей честью ради его спасения. И тогда он оказывается перед дилеммой: смерть, говорит он, — страшная вещь:

Но умереть и сгинуть в неизвестность,Лежать в оцепенении и тлеть,Чтоб тело теплое, живое сталоЗемлистым месивом, а светлый дух

Купался в пламени иль обиталВ пустынях толстореберного льда;Быть заключенным средь ветров незримыхИ в буйстве их носиться все вокругЗемли висящей; худшим стать средь худших,Кого себе мы смутно представляемРевущими от мук, — вот что ужасно.Тягчайшая, несчастнейшая жизнь,Болезни, старость, нищета, тюрьма,Все бедствия покажутся нам раемПред тем, чем смерть грозит.[8]

Это утешение не несет тепла; беспощадная реальность сохраняется и после смерти.