Главный финансист Третьего рейха. Признания старого лиса. 1923-1948

Меня не удивило, что вступительную речь должны были транслировать по радио Германии. Так было принято на подобных мероприятиях. Никто не ожидал чего-либо сенсационного.

Я говорил ясно и отчетливо и начал уже выражать неодобрение нападок партии на масонов и евреев, когда обергруппенфюрер СС Бах-Зелевски и два его компаньона в эсэсовской форме поднялись со своих мест среди слушателей и стали пробираться к выходу. Я оторвался от текста и хотел было сказать: «По коридору, господа, вторая дверь справа», когда вспомнил, что выступаю перед микрофоном. Поэтому перестал обращать внимание на уходящих господ и закончил речь без перерыва. Когда я покинул подиум, чтобы вернуться на свое место, мой сосед, гауляйтер Эрих Кох, заметил:

— Братец, братец, тебе предстоит тяжелый путь. (Monchlein, Monchlein, du gehst einen schweren Gang.)

Я пожал плечами и утешился мыслью, что оказался в доброй компании с Мартином Лютером. В то же время осознал, что отныне буду считаться открытым противником партии.

Сразу после церемонии открытия я продиктовал письмо Гиммлеру, главе СС, протестуя в самых энергичных выражениях против поведения его обергруппенфюрера в присутствии исполняющего свои обязанности министра рейха и требуя его увольнения. Через несколько недель я с удовлетворением узнал, что господин Бах-Зелевски, хотя и не был наказан по-настоящему, все же был переведен в Силезию.

Теперь на сцену выступил Геббельс. Содержание моей речи ему, конечно, передали. Ее трансляция по радио была свершившимся фактом, но еще возможно было предотвратить ее публикацию в газетах. Речь все же появилась в прессе, с купюрами всех резких фрагментов.

Я не собирался принять эту изуродованную версию своего выступления и напечатал 10 тысяч копий его в Имперском банке. Затем выложил их на стойки наших отделений по всей стране. Спрос на копии был поразительным. Пришлось печатать их выпуск за выпуском — каждый в 10 тысячах экземпляров. Они расходились среди публики, постепенно достигнув общего числа 250 тысяч экземпляров.

На речь обратила внимание почти каждая зарубежная газета. Лондонский Economist писал: «Нельзя сомневаться в смелости господина Шахта… Стрелы, нацеленные на него руководством нацистской партии, пролетели в опасной близости от цели. Кенигсбергская речь в прошлое воскресенье представляла собой яростную контратаку на партию».

Датский же поэт Кай Мунк писал: «Дайте нам закон для евреев в нашей стране — вот нынешний лозунг Шахта, звучащий на всю Германию и являющийся прямым вызовом Геббельсу. Шахт или Геббельс, выбор между этими двумя именами. Кем и каким будет Гитлер, зависит от этого выбора».

Как известно, речь фон Папена в Марбурге привела к его временному аресту во время путча Рема в 1934 году, хотя он не имел к нему никакого отношения. Меня интересовало, что готовится лично для меня за кенигсбергскую речь. Я подверг критике идеи партии и ее представителей. Снесут ли они ее безропотно?

Имея в виду экономическую политику в представлении газеты Volkischer Beobachter, авторитетного партийного органа, я критиковал отсутствие в ней оценки трудностей наших финансовых проблем: «Какие усилия следует приложить в финансовой и экономической сферах для решения этой задачи — вот о чем не имеют ни малейшего представления эти легкомысленные дилетанты. Крупная газета, например, упоминает новую идею дать технической науке приоритет над бизнесом, согласно которой бизнес следует принудить идти в ногу с развитием технической науки, даже если ему суждено будет задохнуться в этой гонке. Автор, видимо, полагает, что астма является особым стимулом для роста производства. Какое сердце трепетно не откликнется на такие фразы: «Флаг значит больше, чем банковский счет» или «Нация, а не национальная экономика имеет первостепенное значение». Такие сентенции обезоруживающе точны, но какая от них польза для экономиста в практической работе? Когда я недавно привлек внимание к тому, что в германскую экономику не следует вносить смятение, я прочел, что вопрос о мере, рассчитанной на смятение национальной экономики, является признаком либерализма. Мое предположение, что способность нашей нации к самозащите предполагает концентрацию всего — а под всем я имею в виду наши экономические и финансовые усилия, — отмели замечанием, что в настоящее время только старые бабки спрашивают с испугом: кто заплатит за все это? Рискуя получить ярлык старой бабки, я хочу подчеркнуть со всей убежденностью, что вопрос о том, как реально осуществить задачу, порученную нам, вызывает у меня серьезное беспокойство. Приукрашивать серьезность задачи, стоящей перед Германией, несколькими дешевыми фразами не просто бессмысленно, это ужасно опасно».