Главный финансист Третьего рейха. Признания старого лиса. 1923-1948

9 ноября принц Максимилиан Баденский объявил об отречении императора от престола даже до того, как сам император решился на это. Но его поставили перед свершившимся фактом. Генштаб уговорил его уступить бесповоротному велению судьбы. Но было ли это веление «бесповоротным»? Говорят, что Гинденбурга, с рекомендацией которого согласился в конце концов император, на смертном одре одолевали угрызения совести. С субъективной точки зрения он, несомненно, был убежден, что поступал правильно, когда советовал в 1918 году императору отказаться от трона. Вполне возможно, однако, что через пятнадцать лет он горько сожалел об этом шаге, когда осознал, что случилось со страной в результате утраты монархии.

В полдень 9 ноября я вышел с приятелем из отеля «Эспланада» и увидел, как через Потсдамерплац двигались первые грузовики с вооруженными красными солдатами. Это было любопытное зрелище. Люди, проходившие мимо грузовиков, выглядели подавленными и равнодушными они не смотрели на грузовики. Красные революционеры кричали, размахивали ружьями и вообще старались произвести впечатление. Вокруг них, впереди и сзади, было обычное для середины дня на Потсдамерплац уличное движение. Весьма интересная символическая сцена, отражавшая размежевание в Германии, — революция в грузовиках, апатия на улицах.

Увидев эту сцену, мы изменили свой маршрут и направились в рейхстаг, чтобы найти депутата, который просветил бы нас относительно складывавшейся ситуации. Огромное государственное здание выглядело заброшенным и безжизненным. Раздавались гулкие звуки шагов, когда мы шли по длинным коридорам. Наконец мы дошли до кабинета либеральной группы: дверь была закрыта на ключ изнутри.

— Там должен быть кто-то, — сказал я и постучал.

Никто не отзывался. Я постучал снова.

За дверью прозвучал дрожащий голос:

— Кто это?

Я узнал его сразу — это был голос Штреземана. В то время он возглавлял национально-либеральную фракцию в рейхстаге.

— Доктор Шахт, — отрекомендовался я.

В замке повернулся ключ. В проеме двери показалось круглое лицо Штреземана. Он пригласил нас войти.

— У вас есть последние новости? — спросил я, оглядывая комнату.

— Революция, — коротко ответил Штреземан, сделав усталый жест.

— Что с императором, армией, правительством, полицией…

— Не знаю, — сказал Штреземан, — я последний, кто остался в рейхстаге. — Его голос звучал глухо в пустой комнате, где обычно велись оживленные разговоры. Она выглядела сейчас вполовину больше своей обычной площади. Лицо Штреземана потемнело, глаза и линия рта выражали усталость. Он барабанил по столу пальцами.

— И что будет? — спросил я.

Он пожал плечами.

— Может, Эберт что-нибудь сделает, — сказал он. — Настал его час. У него самая сильная партия. Если он не сумеет…

Мне стало ясно, что Германия погрузилась в хаос. И поскольку я не был человеком, который уступает без сопротивления, то сказал:

— Что-то сделать нужно, герр Штреземан. Если левые возьмут верх, прекрасно. Но нам нужно основать буржуазную левую партию, чтобы социалистическое большинство не захватило все в свои руки.

— Буржуазная партия с левыми тенденциями, — откликнулся он. — Да, это может быть выходом.

Мы ушли.

В то время я, как и все, понимал, что пробил час социалистических партий. Их настойчивые усилия добиться мира на основе переговоров, огромные жертвы среди рабочих ради Германии и, наконец, последнее по очереди, но не по значению, — обещания социалистов выправить ситуацию — привлекали в их ряды массы избирателей. Это встретит бешеное сопротивление правых — как в России, — что может вылиться в войну между красными и белыми. Нам нужно действовать быстро, если мы хотим чего-нибудь добиться.

10 ноября в полдень мы собрались в большом, обклеенном темными обоями кабинете в берлинской резиденции доктора Теодора Фогельштейна. Внутрь кабинета едва проникал шум уличного движения. Я уже не помню, сколько времени мы сидели и дискутировали.

С самого начала было ясно, что для создания политической партии необходимо взаимодействие с прессой. Но с какой прессой? Мы позвонили в Моссехаус доктору Теодору Вольфу из газеты Berliner Tageblatt. Вольф немедленно согласился сотрудничать с нами. Через несколько часов заявили о готовности предоставить свою газету в распоряжение новой партии левого буржуазного направления Визнер и Штейн из Frankfurter Zeitung. С этими двумя газетами наши перспективы выглядели несколько более благоприятными.