Главный финансист Третьего рейха. Признания старого лиса. 1923-1948

Меморандум произвел впечатление политического взрыва. Причиной возбуждения было следующее предложение: «Утрата восточных провинций, переданных Польше, сократила посевные площади Германии до такой степени, что серьезно подорвала германскую платежеспособность». Враждебная печать немедленно подняла вой: «Господин Шахт требует возвращения утраченных восточных провинций!»

Не меньше шума вызвал другой аргумент данного меморандума. Мы указали, что могли бы увеличить репарационные платежи лишь при условии обладания своими колониями, утрата которых лишила нас возможности обеспечить себя зарубежным сырьем на собственные деньги.

«Доктор Шахт хочет вернуть немецкие колонии!», — завопила враждебная пресса, которая неверно представила и истолковала оба приведенных примера. Сегодня не найдется человека, который отрицал бы обоснованность наших аргументов. Фактически мы не выдвигали никаких требований — мы лишь предлагали объяснения и стимулировали работу мысли.

В день, когда мы передали свой меморандум, начались события, которые привели через восемь месяцев к моей отставке с поста председателя Имперского банка.

Если бы вражда исходила только от недоброжелательной прессы в странах западных союзников, мы бы отмахнулись с полным безразличием. Но, как это часто случалось в истории Германии, именно наша собственная страна всадила нож в спину своего представителя.

Эксперты, работавшие над планом Янга, были подобраны на четко определенном условии выражения своих мнений независимо от правительств соответствующих стран. Несомненно, это сделали для того, чтобы избежать впечатления, будто существовало намерение навязать Германии новые продиктованные извне решения. В последние десять лет додумались хотя бы до этого. Различные правительства поощрили, таким образом, прислать на конференцию своих лучших экспертов. Ведь в отсутствие общих рекомендаций только от лучших экспертов можно было ожидать заключений, которые сообразуются с государственным видением проблем.

К концу мая я вновь вернулся в Германию, чтобы составить впечатление об общей атмосфере. Этот неофициальный визит был необходим также потому, что в Париже мы были лишены возможности свободно говорить по телефону. Едва кто-нибудь из нас поднимал телефонную трубку и спрашивал немецкий номер, как подключалась французская служба прослушивания. Это выглядело как предвосхищение будущих методов гестапо. Меня отчасти раздражало, отчасти забавляло такое ограничение личной свободы. Услышав подключение подслушивающего устройства, я говорил по-французски:

— Все в порядке, слухачи, можете отключаться. Я вполне определенно не буду говорить то, что вас, возможно, интересует.

Разумеется, произошло то, чего мы и ожидали: западные союзники сочли наши цифры слишком заниженными. Поэтому Оуэн Янг, председатель конференции, выработал компромиссное предложение, усреднив цифры западных союзников и наши. То, что компромисс предложил сам председатель, придало первому соответствующий вес и обязывающую силу.

Во время своей поездки в Берлин в конце мая я убедился, что в германском кабинете отсутствует единство мнений в отношении к предложенному компромиссу. Министр Вирт старался убедить меня взять на себя всю ответственность за цифры плана Янга. Он придерживался той точки зрения, что я должен освободить правительство от подозрений в малейшей причастности к этому делу.

— Кто-то должен сунуть голову в петлю, — сухо заметил министр.

На это я ответил в том же тоне:

— Это будет не моя голова, господин Вирт.

Все это достаточно удручало и раздражало, однако существовали и другие факторы, унижающие достоинство немецких участников конференции по плану Янга. Германское правительство не погнушалось официально отмежеваться от меня как идейного вдохновителя Парижского меморандума.

Я излагаю здесь только голые факты, без ссылок на подспудные тенденции. Фактом является то, что, пока мы в Париже боролись за каждую немецкую марку, прусский министр внутренних дел Северинг публично заявил, что Германия может позволить себе ежегодную выплату репараций в 2 миллиарда марок.

Другой факт состоит в том, что, едва я представил свой меморандум на конференции по плану Янга, как британский посол в Париже Тиррель обратился за разъяснениями к немецкому послу Кюльману (который находился в Париже с частным визитом). Он протестовал против так называемых политических требований, которые я, по его словам, выдвинул. Кюльман просто переправил жалобу Тирреля в Берлин без комментариев и без уведомления меня. Вследствие этого дезинформированный Штреземан заявлял различным представителям западных стран, что у господина Шахта нет полномочий выступать с такими требованиями.