Главный финансист Третьего рейха. Признания старого лиса. 1923-1948

Затем к Гитлеру пригласили меня, он сообщил, что у него из головы не выходит наш последний разговор.

— Из-за болезни федеральный министр господин Шмитт не вернется к исполнению своих обязанностей. Мне нужно подыскать кого-нибудь на этот пост, и хотелось бы спросить вас, господин Шахт, не могли бы вы в дополнение к своим обязанностям председателя Имперского банка заняться также руководством министерства экономики?

Снова я столкнулся с трудным решением. Направления, по которым развивалась партия, манера ее боссов вмешиваться во все сферы управления, их стремление захватить в свои руки как можно больше власти, их вражда к евреям, выставление ими церкви на посмешище — все это становилось так же очевидным для меня, как и для всего остального мира. И я горячо осуждал это. Отвратительнее всего были события, связанные с путчем Рема четырьмя неделями раньше. В какой позиции, спрашивал я себя в то время, можно начать обуздание или предотвратить злоупотребление властью в правительстве и партии? Оставалась одна, и только одна, возможность работы изнутри. Это возможность использования самой правительственной деятельности для борьбы с эксцессами системы и направления ее политики по верному пути. В качестве министра экономики я располагал бы ббльшими возможностями осуществить свои идеи на практике, чем в ранге председателя Имперского банка.

Я выразил в принципе согласие принять предложение, но хотел прояснить предварительно один вопрос.

— Прежде чем принять новую должность, мне хотелось бы знать, как, по вашему мнению, я должен вести себя с евреями?

— В экономических вопросах евреи могут вести себя так же, как до сих пор.

Я запомнил этот ответ и приводил его позднее, когда имел случай обсуждать вопрос о преследованиях евреев Гитлером. Будучи главой министерства экономики, я защищал каждого еврея от нанесения ему незаконного экономического ущерба со стороны партии.

Глава 42

Оплот справедливости

Я приступил к руководству министерством экономики буквально через четыре недели после мятежа Рема. В это время я был слишком погружен в выполнение своих обязанностей, чтобы уделять особое внимание революционным тенденциям в какой-либо из партийных фракций. Поэтому оставался в неведении относительно всех подробностей, касавшихся подготовки этого заговора: фактически сообщения прессы о путче застали меня врасплох.

Накануне вечером мы с женой ожидали на ужин доктора Геббельса с супругой. Мой секретарь несколько раз звонил в дом Геббельсов справиться, что случилось, но не получал ответа.

В маленьком докторе, который оказывал через министерство пропаганды пагубное влияние не только на немецкий народ, но также на Адольфа Гитлера, я инстинктивно чувствовал своего врага. Он ненавидел меня. В его представлении экономика была необходимым злом. Разумеется, он никоим образом не мог позволить, чтобы экономист в правительстве лишил его звания «первого интеллектуала».

Из своей нелюбви втягиваться в ненужные интриги и вражду я пригласил его на ужин, но, как уже упоминалось, он не пришел. На следующее утро я узнал причину его невежливости. В Мюнхене и окрестностях был подавлен под руководством Гитлера путч со стороны верхушки штурмовых отрядов СА. Погибло много людей, часть которых не имела ничего общего с СА.

Теперь известно, что в то время состоялся конфликт, в ходе которого одна группа, возглавляемая Гитлером и включавшая также Геринга, Гейдриха, Гиммлера и Геббельса, обезвредила другую группу. Тот факт, что отдельные сатрапы извлекли выгоды из этого события, чтобы разрешить свои личные междоусобицы и добавить их на общий счет, придает мрачный оттенок всему этому делу.

Узнав первые подробности, я содрогнулся. В периоды консолидации вслед за скрытой гражданской войной такие события, возможно, неизбежны. Что меня насторожило, так это ложь и увертки, при помощи которых извращались и замалчивались факты.

Хотя погибли сотни людей — и среди них мюнхенец, неверно опознанная жертва, — Гитлер в речи в рейхстаге от 3 июля 1934 года назвал цифру погибших всего в семьдесят семь человек. Даже среди этих семидесяти семи были лица, которые явно не имели отношения к мятежу Рема.

В учебнике по истории, вышедшем через год, вместо объективного рассказа об этом событии вообще приводится замечание, что Гитлер как «верховный судья немецкого народа» подверг заговорщиков заслуженному наказанию. Если замечание, что Гитлер является верховным судьей немецкого народа, подразумевало абсолютную, внесудебную власть над жизнью и смертью отдельных граждан, то это было воистину чудовищное утверждение. Я не мог не сказать Гитлеру, когда встретился с ним после этого события:

— Как вы можете брать на себя ответственность за определение судьбы человека без какой-либо юридической процедуры? Независимо от обстоятельств вы должны санкционировать проведение судов, даже если они касаются суммарных судебных разбирательств.

Любопытно, что Гитлер воспринял вопрос спокойно, отделавшись несколькими неубедительными отговорками.