Брежнев был возмущен убийством Тараки, произошедшим всего через несколько дней после того, как он принял Тараки и заверил, что «позаботится о нем». Стареющий советский лидер воспринял гибель Тараки как личное оскорбление, и теперь он стал выступать за военное вмешательство. В течение лета КГБ, действуя за кулисами, предпринимал шаги к смещению Амина, что, между прочим, включало два неудавшихся покушения на него. Теперь, когда Андропов, тоже принявший убийство Тараки близко к сердцу, оказался в одном лагере с Брежневым, курс на интервенцию был определен.
Осенью события развивались очень быстро. В конце октября КГБ направил в Афганистан группы специалистов «Зенит», в задачу которых входило определение реакции населения на возможное советское военное вмешательство. Теперь информация, поступавшая по каналам КГБ, ставила в центре внимания тезис о том, что Хафизулла Амин сползал в западный лагерь. Появился и новый аспект — создание американского трамплина в Афганистане даст США необходимую базу для наказания Ирана за унижение, которое они потерпели в ходе захвата американских заложников в Тегеране. В итоге СССР будет окружен американскими ракетами, а «потеря» Афганистана вызовет аналогичные проблемы в «братских» странах Варшавского договора. Больше никого не интересовало, что все это не соответствовало действительности.
На заседании Политбюро 12 декабря 1979 года было принято формальное решение о посылке войск в Афганистан. Министр обороны Устинов, председатель КГБ Андропов и министр иностранных дел Громыко подписали приказ о направлении в Афганистан советского «ограниченного контингента». Доверенное лицо Брежнева Константин Черненко от руки написал короткий протокол заседания Политбюро, в котором этот вопрос был озаглавлен «Относительно положения в А.», и предложил всем присутствовавшим подписать его. Брежнев, который присоединился к участникам заседания позже, стал последним, кто поставил своей дрожащей рукой подпись на этом документе.
Накануне Рождества начались операции «Дуб» и «Буря» — путь к отступлению был отрезан. Амин был убит, и в Кабуле в ходе военной операции, осуществленной с точностью часового механизма, воцарился новый «эмир Афганистана» Бабрак Кармаль. Операция была задумана и осуществлена, что называется, «с листа», как это бывало и раньше на протяжении веков в момент вхождения иностранных армий в Афганистан. Вторжение в эту страну оказалось прогулкой, так бывало всегда.
Вот так все началось почти семь лет назад. В 1985 году Горбачёв предоставил армии свободу действий для завершения кампании военным путем, но это не материализовалось в какие-то существенные достижения — это был просто дорогостоящий тупик. Теперь пришло время уходить оттуда, и Черняев должен был разработать план для «чистого» выхода и при этом сохранить свою собственную работу. Перед ним стояла очень серьезная задача.
Горбачёв сделал свой первый шаг осенью 1985 года, когда зачитал на заседании Политбюро выдержки из эмоциональных писем матерей, потерявших в Афганистане своих сыновей. В своем дневнике Черняев отметил, что Горбачёв поднял эту тему в эмоциональной плоскости, оставив в стороне фундаментальный вопрос: а не было ли все это предприятие ошибочным с самого начала? Первый раз он публично поставил под сомнение афганскую политику в феврале 1986 года на XXVII съезде партии и еще более остро — через неделю, во время своего выступления во Владивостоке, когда назвал Афганистан «кровоточащей раной».
После этого дороги назад не было.
Последние два года Леонид Владимирович Шебаршин занимался тяжелой работой — он должен был сделать что-то осмысленное из войны, которая шла плохо. Как заместитель руководителя аналитического подразделения ПГУ и генерал с большим опытом работы в регионе Центральной и Южной Азии Шебаршин изо всех сил старался привнести в обстановку хоть небольшую дозу того, чего так не хватало Политбюро, когда оно семь лет назад принимало решение о вторжении в Афганистан, — реализма. Он видел свою задачу в том, чтобы помочь вывести из Афганистана советские войска и оставить там дружественное правительство. Это была очень сложная задача. Шебаршин пришел к выводу, что это был скорее политический вызов, чем военная цель.