Глаза дракона

Когда солнце зашло, он сидел в темноте до девяти, потом отправился в спальню. Умылся, помолился, лег в постель. Снова лежал, подложив руки под голову, и думал. Около часа он уснул.

Так было и на другой день.

И на третий.

Всю неделю Питер ничего не ел, ничего не говорил и ничего не делал – только стоял у окна или сидел на стуле, глядя, как солнце ползет по полу, а потом по стене до потолка. Бесон думал, что юноша помешался от горя. Такое случалось иногда, особенно у знатных. Он может умереть, и черт с ним.

Но на восьмой день Питер позвал Арона Бесона и дал ему поручение… и дал его не как узник.

Как король.

52

Питер испытывал горе, но не такое сильное, как предполагал Бесон. Он всю неделю тщательно обдумывал свое положение и решил действовать. Конечно, он чувствовал усталость и отчаяние, но твердо помнил одно: он не убивал своего отца, пусть даже все в королевстве верили в это.

В первые дни Питера еще одолевали бесполезные чувства. Ребенок в его душе кричал: нечестно! Это нечестно! Конечно, оно так и было, но что толку? Постепенно он начал восстанавливать контроль над собой. После двух-трех дней голодовки он начал слышать свои мысли. Он ощущал себя легким и пустым… как стакан, ждущий, чтобы его наполнили. Он молился, зная, что не просто молится, а говорит сам с собой, обсуждая то, что с ним случилось.

Он не убивал отца. Это – первое. Кто-то подстроил так, что его обвинили в убийстве. Это – второе. Кто? Во всем Делейне был лишь один человек, который мог это сделать, который знал, что такое Драконий Песок.

Флегг.

Все понемногу прояснялось. Флегг знал, что при Питере ему не будет места в королевстве. Флегг заставил Томаса дружить с ним… и бояться его. Каким-то образом Флегг отравил отца и создал видимость, что это сделал он, Питер.

Питер понял это на третий день царствования Томаса.

Так что же ему делать? Смириться? Он не мог смириться с этим. Сбежать? Но никто никогда не бежал из Иглы.

Кроме…

Вдруг он вспомнил. Это было на четвертый вечер. Он поглядел на поднос с нетронутым ужином. Жирное мясо, водянистый эль, черствый хлеб. Никакой салфетки.

Кроме…

Сбежать можно. Можно. Это очень опасно и очень долго. Скорее всего ничего не получится. Но… способ все-таки есть.

А если он все-таки сбежит? Как уличить настоящего убийцу? Питер не знал. Флегг был опытной старой змеей и не оставлял следов. Удастся ли Питеру выудить у него признание? Ведь Флегг может просто растаять как дым, если узнает о бегстве Питера. А если он все же признается, поверят ли ему?

Да, он сознался в убийстве Роланда, скажут люди. Питер, сбежавший отцеубийца, приставил ему нож к горлу, и он сознался. Тут и я бы сознался в чем угодно, хоть в убийстве Бога!

Вы, наверное, удивитесь, как мог Питер думать о таких вещах, сидя в своей камере в трехстах футах над землей. Но я уже сказал, что Питер увидел путь к спасению. Однако какой смысл бежать, прилагая к тому огромные усилия, подвергая жизнь риску, если это ни к чему не приведет? Или приведет только к еще большему ущербу для королевства?

Питер думал об этом снова и снова. На седьмой день он решил: лучше попытаться, чем просто сидеть здесь и ждать смерти. Допущена несправедливость. Странно – его больше волновало это, а не то, что несправедливо обошлись именно с ним. Допущена несправедливость, и это нужно исправить, пусть даже ценой жизни.

На восьмой день царствования Томаса он позвал Бесона.

53

Бесон слушал речь принца с недоверием и нарастающим гневом. Едва Питер закончил, главный тюремщик разразился градом таких ругательств, что от них покраснел бы и конюх.

Питер выслушал их молча.

– Ах ты, щенок сопливый! – закончил Бесон почти с изумлением. – Ты, кажется, еще думаешь, что живешь во дворце и можешь командовать слугами всякий раз, когда тебе захочется шевельнуть пальцем? Ну уж нет, сир! Ты крупно ошибаешься!

Бесон нависал над принцем, выпятив щетинистый подбородок, но Питер не отошел, хотя запах, исходивший от этого типа, был невыносим: дрянное прокисшее вино и застарелая грязь. Между ними не было решетки: Бесон не боялся заключенных, а тем более не боялся этого сопливого крысенка. Главный тюремщик был пузатым широкоплечим мужчиной лет пятидесяти. Его красное лицо, теперь еще больше покрасневшее от гнева, обрамляли космы сальных волос.

Он сжал левую руку в кулак и поднес к носу Питера. Правую же сунул в карман, нащупывая гладкий металлический цилиндр. Один удар этим нехитрым приспособлением мог разворотить человеку челюсть, и Бесон не раз убеждался в этом.

– Засунь свои просьбы себе в задницу, мой дорогой, вместе со всей прочей ерундой. И в следующий раз, если вздумаешь лезть ко мне с этим, то подавишься собственными зубами. Понял?

Он неторопливо повернулся и пошел к двери, окруженный облаком вони.

– Боюсь, ты совершаешь очень серьезную ошибку. – Питер произнес это тихо, но отчетливо.

Бесон круто повернулся:

– Что ты сказал?