Глаза войны

Я никогда не бросался в крайности. Читал художественную литературу — «Лейтенантскую прозу» Бондарева, Воробьева, Симонова, Некрасова, Кондратьева. Читал и их противоположности — Астафьева, Никулина, Шумилина и многих других, не брезговал и немцами, воспоминаниями венгров, итальянцев, испанцев, бельгийцев и других сателлитов Рейха, пришедших в СССР убивать. Слушал интервью, ещё живых, фронтовиков, изучал изыскания историков и сухие безэмоциональные документы. Медленно, по кирпичику, сопоставлял данные, выстраивал свою картину этой войны.

Меня не полностью устраивали те картины, что предлагали советские источники, с цензурированными историками и послевоенными мемуарами генералов. Если недостаткам и белым пятнам в советских книгах и документах я ещё мог найти объяснение, то к «рвотным массам», что полились в «эпоху гласности» на головы подрастающего поколения и людей, ещё не отошедших от развала Союза, не было никакого снисхождения. Дело Солженицына быстро обрело своих последователей.

Желание «открыть тёмному народу глаза на правду» моментально превратилось в неприкрытое глумление над прошлым. Грань между антисоветчиной и русофобией быстро стёрлась. Только в самом начале своей ублюдочной деятельности они старались как — то грамотно подкладывать бомбы под общественное мнение, пытались опираться на сомнительные документы, развинчивая мифы советской пропаганды. Потом решили не заморачиваться, открыли вентиль и пустили грязь потоком, не создавая даже видимости каких — то историка — журналистских расследований.

За три десятка лет эти твари испекли большой пирог из мерзких книг, статей, телепередач и густо полили его сверху соусом из таких же помойных фильмов, в которых пьяные «синие фуражки» с перекошенным лицом, гонят в атаку «штрафбаты и сволочей» и на эту вакханалию, с плотоядной улыбкой, сидя верхом на кремлёвской башне, смотрит рябой Сталин.

Тем мальчикам и девочкам, а также взрослым, кто слушал и смотрел эту блевотину раскрыв рот, «дети Солженицына» скормили по куску такого пирога, некоторым даже понравилось, добавки просили. Благо, что тяжёлое постсоветское время не вытравило у всех людей мозги и не только у меня аллергия на тухлые пироги.

И вот, когда мне стукнул четвёртый десяток, а дерьма «про войну» на книжных полках и в кино стало через край, решил, что мне есть, что сказать…

На лавры таких писателей — историков, как Замулин и Исаев, не претендовал, не было времени и возможностей, но вести исторический блог на «Дзене» и писать любительские статьи вполне мог. Чем и занялся.

Писал не для успеха и признания, писал, чтобы не молчать. Писал о чём мало говорили и освещали, поднимал темы специально «забытых» операций, наступлений и боёв местного значения. Выдвигал версии, задавал в статьях вопросы — себе, читателям и таким же неравнодушным к этой такой далёкой и такой близкой нам войне.

Не ожидал, что моя работа получит такой отклик и охват аудитории. Опубликованный мной материал попал в нужное время и место. Знакомый с детства образ советского солдата, будто сошедшего с кадров фронтового киносборника или правильного советского фильма, заместили — вытеснили образом затравленного, грязного скота, сжимающего трясущимися руками трёхлинейку, вжимающего голову в окоп, боясь получить пулю не от высокотехнологичных, профессиональных немцев, а в затылок от своих особистов.

Эти существа знали куда бить. Память о Великой Отечественной, память о жертве и подвиге — стала для нас почти религией, объединяющим фундаментом, почвой на которой стоит народ. Ведь, почти всё остальное у нас забрали. Отношение к войне, своим предкам и роли в этой войне нашей, когда — то, большой Родины стало лакмусовой бумажкой, индикатором — «свой — чужой».

Память эта, как наш последний щит, как македонская фаланга, круг в котором мы держим друг — друга за руку, чтобы не пропасть по одиночке в этом мире, съезжающем с катушек.

Креативные опарыши ещё в девяностые поняли, что тараном и с разбега им этот круг не разорвать. Они стали хитрее, начали медленно и монотонно разжимать наши пальцы, ослабляя хватку, выдёргивая нас по одному из круга, нанося мелкие, каждодневные ножевые удары по нашей памяти, с маниакальным упорством ковыряя своим жалом в раневом канале уставших душ.

Психопатия от диссонанса образа запечатлённого в детстве и того чем пичкают все сознательные годы, вызывала в людях такую усталость, что деда или прадеда, прошедшего эту страшную мясорубку или погибшего в ней, потомки начали воспринимать, как миф, как предмет для спекуляций, а саму войну, как площадку для перепалок между патриотами и либералами.

Так что, отчасти, уроды, захотевшие искоренить добрую память о нашем прошлом решили свою задачу. Не полностью, но решили. Вымирание стариков — ветеранов лишь ускорило процесс. За всеми парадами, медалями, «Бессмертными полками» и вечным огнём, мы очень хотели видеть в советском солдате настоящего человека.