Глазами, полными любви

Забавно, но когда сроки исполнились (причем как-то неожиданно), оба супруга не слишком обрадовались наступившей пенсионной свободе. Тревожила мысль, что они оказались никому не нужными, вроде как на обочине жизни. С другой стороны, здравый смысл подсказывал: перед ними распахивается новое широкое окно возможностей. Жизнь дарит на склоне лет самое важное преимущество – не зависеть ни от кого, иметь возможность организовать свою жизнь так, как нравится. Двух пенсий хватало для скромного существования, а сделанные за жизнь небольшие накопления играли роль подушки безопасности – на случай серьезной болезни или иных негаданных неприятностей.

Поездка в Анапу, занявшая трое суток, оказалось, как и ожидалось, совершенно не обременительной. В пути оба много читали, решали кроссворды, общались с попутчиками. Пассажиры плацкартного вагона – публика простая, непритязательная. В основном, в вагоне ехали пенсионеры, следовавшие к своим взрослым, выпорхнувшим из родного гнезда детям, да мамочки с детьми, отправившиеся в гости к бабушкам и дедушкам.

На одной из станций, сразу после Новосибирска, в соседний отсек сели трое ребят, ехавших на заработки в Белокаменную. Один всю дорогу жаловался друзьям, как его кинули с оплатой, когда он вкалывал где-то под Питером. Парни напоминали встревоженных воробьев: постоянно обсуждали подробности предстоящего дела, звонили по телефону какому-то Николаю, пересказывали друг другу страшные истории про работодателей.

– Не, ты прикинь! – горячился невысокий, плотного сложения темноглазый парень. – Договорились обо всем, с вокзала позвонили прорабу. А тот говорит: встретить вас не можем, добирайтесь сами. Ни фига се! Денег в обрез, куда подаваться – непонятно. Пришлось до самой Балашихи пешком топать!

Со времен Александра Блока, писавшего о том, что в вагонах первого класса пассажиры высокомерно молчали, а в зеленых плакали и пели, мало что изменилось. Купейные вагоны, где цена билетов почти равнялась стоимости полета на воздушном лайнере, везли в себе народ более состоятельный, респектабельный. Многие отправлялись в путь по рельсам из-за обычной высотобоязни. Со своими попутчиками они предпочитали не общаться и, едва усевшись на полку, тут же утыкались носами в гаджеты.

В более демократичных плацкартных всё так же, по Блоку, плакали и пели. Хныкали младенцы, измученные дорогой, носилась по коридору неугомонная пацанва, кто-то включал музыку в смартфонах. Тишина наступала разве что после обеда, когда, насытившись «дошираком» и растворимым супом из пакетиков, народ отправлялся на боковую. Правда, в скором времени вагонное пространство заполнял многообразный, разной степени интенсивности храп.

Заоконные виды, любоваться которыми предполагала Наталья Алексеевна, на деле оказались скучно однообразными. Вначале долго ехали по бесконечной Барабе с ее степной пустотой, изредка перемежаемой поселками.

Мелькали в низинах мелкие, похожие на чайные блюдца озера, темнели бурые языки солончаков, сжигавшие под собой все живое. Потом потянулись березовые колки, сосновые боры.

Волшебница осень раскрасила пейзажи в меру своих возможностей, но вид разваливающихся полузаброшенных деревень, поселков, выморочных полустанков рождал в душе чувство безнадежной апатии. Невольно на память приходили лермонтовские слова о немытой России или строчки того же Блока: «Россия, нищая Россия, мне избы серые твои, твои мне песни ветровые, – как слезы первые любви!»

Подобные слова мог написать, пожалуй, только еще не старый, не остывший душой человек, подумалось Наталье Алексеевне. Серость, неприбранность, убогость Родины еще заставляют его испытывать сильные чувства. Но проходит определенное количество лет, человек все глубже понимает: изменить на этих необъятных просторах ничего нельзя в принципе. И начинает тупо отбывать отмеренный судьбой срок, все глубже погружается в семейные и служебные дрязги, пьянство, бессмысленное «кидание понтов», словно бы пытаясь доказать самому себе, что и он не тварь дрожащая, а право имеет.

В свое время большевики ценой миллионов сломанных судеб пытались изменить привычное течение жизни. На каком-то этапе казалось, что это удалось. Из общества исчезла вопиющее социальное неравенство, народ получил доступ к медицине, образованию, из подвалов и коммуналок перебрался пусть в тесные, но вполне пригодные для жилья «хрущевки». Что бы ни плели в наши дни защитники во многом абсурдного, полного нелепости и жестокости постсоветского строя, но именно при Советах страна добилась наиболее впечатляющих успехов в науке, культуре, смогла победить в тяжелейшей войне, в считанные годы восстановить разрушенное фашистами.