Глазами, полными любви

Где-то в середине хрущевского правления, когда в стране начались перебои в снабжении хлебом, однажды, как всегда затемно, отец вернулся с работы домой и увидел в сенях большой серый мешок. Смывая под рукомойником грязь и пот, смешно отфыркиваясь, тряся головой, как недовольный кот, он спросил:

– А что это за мешок в сенях стоит?

Мать спокойно ответила:

– Мука.

– Откуда она у нас?

– В столовую сходила, у баб попросила. Мне ее привез их шофер. Я за нее рассчиталась, ты не думай. Теперь полегче будет. Лепешек напеку, блинов. Сама хлеб научусь печь. Девчонки уж замучились каждый день в очередях стоять. Иной раз до вечера у магазина торчат, ждут, покуда хлеб привезут.

Пока мать произносила эти слова, лицо отца меняло выражение и словно каменело. Молча вытершись полотенцем, он прошел к столу, сел на табурет и сказал медленным тихим голосом:

– Завтра снова пойдешь в столовую, найдешь заведующую и скажешь ей, чтоб забрала муку назад. Ты меня опозорить перед всеми решила? Раз директор, значит можно по блату все доставать? А если меня в райком вызовут и партбилет на стол заставят положить?

Лишение партийного билета для любого коммуниста в то время являлось тяжким наказанием. Сразу можно было ставить крест на дальнейшей карьере, прощаться с надеждой на нормальную жизнь и доживать остаток лет полным изгоем общества, работая в лучшем случае где-нибудь скотником на ферме.

– Ты подумала, – набирая обороты, продолжал отец, – как я людям в глаза буду смотреть, о чем они станут говорить за моей спиной?

Мать, тоже не повышая голоса, встала перед отцом и негромко сказала:

– Теперь послушай меня. Завтра своих детей будешь кормить сам. Когда хочешь и чем хочешь. С меня хватит – и принципиальности твоей, за мой счет, и того, что вижу тебя дома только рано утром да поздно вечером. Того, что я и за бабу и за мужика в доме. Копейки считаю от получки до получки, не зная как всех одеть-обуть, чем накормить всю эту сборную команду.

С этими словами она демонстративно достала чемодан, начала порывисто бросать в него свои вещи, собирать платьица и кофточки младшей дочери, которой едва исполнилось три года. Сборной командой новая мать нередко называла свое внезапно обретенное семейство. Семья с тремя детьми и в самом деле складывалась непросто. Родная мать Натальи Алексеевны умерла, когда девочке было шесть лет, а младшей Марине едва исполнилось три. В новую женитьбу отец кинулся, как в омут с головой. Его назначили директором только что организованного целинного совхоза. Остаться с двумя несмышлеными девчонками на руках, начиная новое дело, представлялось немыслимым.

На помощь пришла Наташина бабушка, не менее горячо переживавшая за судьбу сына. Она присмотрела ему женщину серьезную, с хорошей репутацией и учительской профессией, что априори считалось в те времена залогом порядочности и ответственности. Как складывались отношения в семье Черновцов, как все притирались друг к другу – об этом знали лишь сами участники «сборной». Через год после свадьбы в семье молодого директора и учительницы биологии появилась третья девочка, Валюшка, ставшая всеобщей любимицей.

В тот злополучный вечер, когда в семье бушевала буря, в драматические события оказались втянутыми все участники. Ревела старшая дочь, цеплялась за материнский подол средняя, повторяя, как заведенная: «Мама, не уходи!» Малышка испуганно металась между всеми и протягивала каждому любимую резиновую куколку, словно пытаясь примирить всех.

Отец тяжело молчал, низко пустив голову. Наконец сказал:

– Куда ты с ребенком, на ночь глядя? Кто тебя сейчас повезет на вокзал? Подожди до утра, завтра я тебя сам на поезд отвезу.

При этих словах девчонки заревели сразу в три голоса, а мать демонстративно хлопнув дверью, скрылась в спальне, схватив на руки младшую. Что происходило между родителями ночью, дети не знали, но утром жизнь пошла по обычному руслу. Злополучный мешок муки продолжал торчать в сенях, пока отец не убрал его с глаз подальше в кладовку. Мать же, словно утверждая одержанную победу, напекла к вечеру целую гору блинов, и дети уплетали их за обе щеки.

С того момента отец окончательно махнул рукой на домашнюю жизнь, предоставив жене полную свободу действий. Справедливости ради, следует отметить: полномочиями своими и статусом местной «первой леди» она не злоупотребляла, везла едва подъемный семейный воз добросовестно, ответственно, с чувством собственного достоинства. Девчонок не обижала, с подружками не водилась, сплетен по селу не разносила, сосредоточившись исключительно на интересах семьи. Ласки, сюсюканья старшие девочки от матери не видели, но за внешней сдержанностью и некоторой суровостью заботу о себе ощущали постоянно.