Глазами, полными любви

Перед наступлением очередного первого сентября в жизни Натки произошли неожиданные изменения. Тетка, жившая в новосибирском Академгородке, почему-то решила забрать племянницу к себе. Возможно, ее попросили об этом родители, решившие, что учеба в городской школе поможет девочке в будущем лучше подготовиться к поступлению в институт. В какой именно, об этом как-то не думалось ни самой потенциальной студентке, ни ее близким. В доме говорили только одно: «Натка у нас гуманитарий». Большего об ее дальнейшей профориентации не мог сказать никто. В сельской местности издавна велось, что жены главных специалистов работали учителями. Для своей дочери родители, очевидно, предполагали нечто подобное.

Затею с обучением в городской школе едва ли можно было назвать успешной. Оказавшись в одном классе с академгородковскими интеллектуалами и «мажорчиками», Натка ощутила себя, мягко говоря, не совсем в своей тарелке. В соответствии с официальными утверждениями, социального расслоения в СССР не существовало, но уже с первых часов пребывания в новом окружении девятиклассница поняла, что эта чашка чая точно не про ее честь.

Ее никто не травил, не устраивал каверз. Одноклассники просто не замечали новенькую, презрительно и высокомерно. Казалось, даже стол или стул способны были вызвать у них больше эмоций. О стол, например, можно было стукнуться, стулом – сделать затяжку на новых колготках. А как можно реагировать на какую-то там нелепую, неуклюжую деревенскую девчонку? Не обсуждать же с ней тряпки или пластинки, привезенные предками из-за бугра!

…Много лет спустя Наталья Алексеевна вспоминала академгородковский период жизни как нечто туманное и маловразумительное. Яркий след в памяти оставило лишь одно обстоятельство. У нее почему-то вдруг стали сильно болеть зубы. Кариес, по всей в

идимости, вызванный физиологической перестройкой из девочки в девушку и недостатком кальция в организме, обрушился на них разрушительным ураганом. Весь девятый класс Натка путешеств

овала из одного стоматологического кабинета в другой, от зубного терапевта к хирургу, из-за чего нередко приходилось пропускать уроки…

Некоторые предметы (в первую очередь ненавистную математику) Натка пропускала сознательно. Иногда она со своей единственной подружкой, похожей на пацана Маринкой Стрельцовой, часами бесцельно бродила по торговому центру. В редкие моменты наличия мелочи в кармане прогульщицы лакомились вкуснейшим мороженым в местном кафетерии.

Маринка жила без отца, вдвоем с матерью, работавшей скромной лаборанткой в каком-то НИИ. У нее не имелось возможности модно одеваться, заводить престижные знакомства, слушать зарубежные пластинки, поэтому в классе на нее тоже посматривали свысока. Только она, в отличие от новенькой, научилась не просто смиряться с таким положением, а гордиться им. Укоротив подол обычной школьной формы «по самое не могу», сверкая ладненькими крепенькими ножками, девчонка любому могла заявить прямо в глаза: «Плевать я на вас хотела, на сволочей!» В том числе и учителям.

Даром ей это, как и следовало ожидать, не проходило. Однажды бунтарку едва не выгнали из школы. Тем не менее, Маринка жила, как вольный ветер. Делала что хотела, хватала двойки, блестяще их исправляла, темпераментно огрызалась на учителей, пытавшихся обуздать ее норов уздой демагогии. А Натке, с которой быстро сблизилась, говорила про одноклассников:

– Да ты посмотри на них, они же все гнилые, плесень! Любая из наших мочалок за импортную тряпку хоть под паровоз уляжется!

Подруга соглашалась с ней и не могла понять саму себя. Раньше, в старом классе, она по собственному желанию держалась наособицу, предпочитая все перемены проводить с книгами. Так почему же здесь, в новом коллективе «игнор», куда ее отправили, так ее задевал?

Особенно доставалось от Маринки Игореше, изнеженному, нарочито расслабленному пижону, косившему под Джона Леннона. Он и очки носил такие же, с нелепо круглыми стеклами, каких в магазине было не сыскать.

«Любовь» отличалась взаимностью. Игореша называл Маринку не иначе как «гегемон», намекая на ее пролетарскую нищету. Та в ответ величала его сосунком. Юноша бледный взором горящим не обладал, премудрости школьных знаний его интересовали мало. Парень прекрасно понимал: чего париться, благодаря папе дорога в универ для него открыта. На уроках анфан террибль демонстративно доставал из объемистого черного портфеля банку сгущенки, протыкал гвоздем и начинал долго, со вкусом высасывать содержимое жестянки.