Глиняные буквы, плывущие яблоки

«Вот моя шахская воля! Не передам я власть свою ни сыну умному, ни сыну сильному, ни сыну глупому. А передам ее вот этому великому мудрецу! Ибо он один правильно нас понял и вернул нам дух молодости и здоровья! Пусть он и остается с нами как наш наследник и ближайший советник, услаждая нас… своими советами! Мы его женим на нашей несравненной дочери, и после нашей смерти – да отдалит ее Творец! – пусть он и наследует нашу державу. А мудрецов, дававших нам ложные советы, мы повелеваем казнить!»

Сказано – сделано. В тот же день сыграли свадьбу четвертого мудреца с шахской дочерью. Правда, шахиня, увидев жениха, была, говорят, разочарована его внешним видом и даже пыталась выброситься из окна. Но потом, видно, мудрец и ей как-то смог угодить, так что стали они жить-поживать и добра наживать. А трех глупых мудрецов по случаю свадьбы помиловали, заменив казнь пожизненным заключением: пусть тоже живут-поживают!

И правил еще Ануширван долго-долго, почти не страдая ни от болезней, ни от старости.

«Что ты там пишешь?» – Москвич смотрел на друга.

«Да… сказку одну».

Куч бросил синюю потрепанную тетрадь в сторону, где валялась его сумка. Содрал с себя майку, рухнул на мат, уперся в тренажер, заработал.

На себя, от себя. На себя…

Москвич лежал рядом, выполнял «мостик». Упражнение на накачку мышц объекта, на последнем медосмотре… сказали… Оторвать таз от пола – опустить. Оторвать – опустить. Восемьдесят пять! Восемьдесят шесть! Если б не дыхалка, он бы спросил, что за сказки… восемьдесят семь… пишет…

«Представляешь, – Москвич перестал двигать, присел, – они мне его циркулем каким-то измеряли!»

«Слушай! – Куч выпустил рычаг; груз на тренажере пару раз еще опустился-поднялся. – Что ты всё из-за этого психуешь?»

Груз опустился и затих.

«Я – психую?»

Они были одни в зале. Москвич остался «подкачать ягодицепсы»; Кучкар – за компанию.

«Я не психую, Куч. – Москвич стал разглядывать носок кроссовка, купленного на горкомовскую стипешку. – В футбол редко играю. В этом дело».

«Только честно, ты во всё это веришь?»

«Во что?»

«В то, что нам пропихивают».

«А ты?»

«Ты о себе скажи».

«Что – о себе? Делаю вообще-то то же, что и ты».

«Я круглые сутки о своей заднице не думаю».

«Ну да, о ней твои родичи думают. Ты же номенклатурный, они тебе и так, блин, теплое местечко…»

Куч побелел: «Заткнись».

«Сам начал…»

Куч поднялся, вернулся к тренажеру. На себя – от себя. На себя – от себя. Кроссовками упирается, классные кроссовки, отец, наверное, из загранки привез.

«Я… да… – Куч тянул на себя рычаг, груз поднимался и опускался. – Только из-за них… родителей… а так бы послал всё это!»

«Подожди, они что у тебя – знают?!»

«Знают. У них там наверху сейчас… бардак. Комиссия из Москвы, нового секретаря привезли. Всех трясут, отца вызывали. Вот они на меня и насели, оба… Давай, давай, надежный кусок хлеба в жизни будет…»

«Ты что, серьезно?» – Москвич присвистнул.

Снова посмотрел на фирменные кроссовки Куча.

«Куч!»

«Что…»

«А тебе ведь самому нравится!»

«Что?»

«Что-что. Ты же Лаврику весь его объект… Потом Лаврик весь красный как рак сидел».

И отскочил, ожидая удара.

Куч лежал спокойно. Большой, выше Москвича на голову, немного беззащитный, как все физически сильные люди.

Москвич приблизился.

«Куч…»

«Сука Лаврик! У самого язык, как жеваная тряпка…»

«Ну, он не хотел рассказывать…»

«Сука. Пожалел его. Из жалости, понимаешь? Достоевского, как назло, вечером начитался. Униженные и эти… Мне его давно жалко было, что мать у него уборщица. Мы же раньше с ним в одной школе, мы его еще… Потом они в другой район, там он отличник, олимпиадник… Когда нам эту жеребьевку устроили, практика… Ты с кем был, с Фарой?»

«Да».

«Фара – нормальный».

Москвич кивнул. С Фарой было весело – быстро попрактиковались друг на друге, потом травили анекдоты.

«А меня с этим, Лавриком. Когда нас в кабинке оставили, он дрожит, в этой своей школьной формочке с заплаткой, кожа в этих, гусенках, вот-вот обосрется. И так захотелось его… Отпинать или…»

«Или что?»

«Да нет… Так… Достоевский. “Бедные люди”. Читал?»

«Нет. Интересно?»

Снова заработал рычагом. К себе – от себя.

К себе.

От себя…

– Через неделю его отца услали в область. Руководить там чем-то второстепенным. Кучкар тоже исчез из группы.

– «Кучкар» переводится как «баран». Самец барана. Самец-производитель.

– Не знал.

– А вы читали Мураками?

– Что-то сказали, Тельман?

– Читали Мураками, «Охоту на овец»?

– Нет. Интересно?

– А что потом было с этим Кучкаром?

– С Кучем? Исчез. Оставил мне несколько сказок про Ануширвана. И те самые кеды. Потом его смыло Афганом. Как многих. Туда, где из мальчиков делали мужчин. Или мертвецов. Или психов. Кому как повезет. Мой объект благодаря тренировкам накачался и окреп. Жаль только, что нас перестали собирать. В верхах перестановки, не до нас было.

Дада.

Как кивание головы: да-да. Заикание согласия. Он не только научил всех нас говорить. Он научил нас заикаться. Да-да-да.

Его привезли прямо из Москвы.

Из ВДНХ. Там был особый павильон, где их выращивали.