Глобализация: повторение пройденного. Неопределенное будущее глобального капитализма

То, что такая фраза могла быть сказана, – причем не кем-нибудь, а именно британским либералом, одобряющим не кого-нибудь, а именно Бисмарка, – служит красноречивым свидетельством огромной интеллектуальной силы, которую набрала промышленная контрреволюция к началу XX в. Даже тем, кто предпочел бы иное, централизация и контроль сверху казались требованиями прогресса – на производстве и в обществе. Направление хода истории представлялось столь же очевидным, как рост и упадок наций. Власть над миром переходила к адептам централизации – Америке и Германии, а Британия, старый бастион либерализма, сдавала позиции. В новом веке, хорошо это или плохо, землю наследуют приверженцы централизации.

Глава 3. Централизация и неопределенность

Промышленная революция стала квантовым скачком в экономической жизни, принципиально усложнившим ее. Возникло ошеломляющее многообразие новых отраслей и профессий. Механизация привела к радикальному усложнению производственных технологий. Сложные, замысловатые сети дистрибуции и маркетинга связали производителей и потребителей. Для успешного перемещения огромных объемов сырья и готовой продукции через разраставшиеся системы производства и сбыта потребовалось изобрести гигантское множество организационных новшеств. В общем, индустриализация вызвала значительное усовершенствование системы разделения труда, в результате чего открылись немыслимые прежде перспективы роста благосостояния.

Промышленная контрреволюция толкала события в прямо противоположном направлении. Заменяя умение действовать по обстоятельствам и творческую активность миллионов людей, взаимно приспосабливающихся друг к другу, грубыми иерархическими структурами, она вела к радикальному упрощению структуры общества. Ее трагическим результатом стало торможение дальнейшего разделения интеллектуального труда, которого требовала новая экономика. Подобно Тейлору, который доказывал, что на заводе «весь умственный труд должен быть выведен за пределы цеха» и сосредоточен в отделе нормирования работ, адепты централизации отняли умственную работу у всего общества в целом и поручили ее центральному бюрократическому аппарату.

В последние годы ученые существенно продвинулись в объяснении широкого круга явлений, известных как сложные системы. От муравейников до экосистем, от ураганов до спиральных галактик – все эти системы отличаются своеобразным порядком, который возникает из взаимодействия и взаимного приспособления большого числа элементов{52}. Рыночная экономика как раз такая сложная система, причем тот факт, что образующими ее элементами являются люди, каждый со своим складом ума, планами и предпочтениями, делает ее сложность неизмеримо более восхитительной.

Однако активисты промышленной контрреволюции смотрели на рыночную конкуренцию совсем иными глазами. Сложность и порядок в их понимании – вещи диаметрально противоположные, а потому сложность и изощренность организационных форм рынка отвергались ими как «хаос» и «анархия». С их точки зрения, порядок может существовать только вследствие замысла и чем проще замысел, тем более элегантен и «рационален» порядок.

Эдвард Беллами, например, открыто верил в то, что упрощение есть путь к утопии. Описывая процесс, приведший к полной национализации, доктор Лит объясняет:

Считалось аксиомой, что чем крупнее бизнес, тем проще применимые к нему принципы; подобно тому как машина надежнее, чем рука, так и система, которая в рамках огромного концерна делает то же, что глаз хозяина в малом бизнесе, дает более точные результаты. Вот так и случилось, спасибо самим корпорациям, что, когда было выдвинуто предложение, чтобы народ сам взял на себя их функции, в нем не было ничего такого, что показалось бы неосуществимым даже самым робким{53}.

Движущей силой промышленной контрреволюции стала фундаментальная интеллектуальная ошибка – неспособность понять сложный порядок рыночной конкуренции. Природу этой ошибки отлично выражает один из характерных терминов, созданных контрреволюцией, – «социальная инженерия».